— Воду из родника чистого, хлеб, соль и немного крови матери его, — ответил ему мужчина. — И пусть никто не подходит сюда, пока мы не закончим.

Староста поспешил выполнить указания, а Эгиль и Свен остались у могилы.

— Думаешь, это сработает? — тихо спросил здоровяк.

— Должно, — ответил тот. — Игоша — это душа, которая не нашла покоя. Ей имя нужно. А наречь только мать может! Но мы его кровью обманем.

Вскоре староста вернулся с необходимыми вещами. Эгиль взял воду, хлеб и соль, затем аккуратно окропил могилу, произнося древние слова. Потом он положил хлеб и соль на землю, а затем капнул кровью матери сперва на могилу, а затем на себя.

— Нарекаю тебя Дубомиром, душа твоя пусть покой сыщет, — произнёс он, завершая обряд. — Отправляйся, Дубомир, в Навь. И вернёшься лишь как Круг жизни твоей придёт.

Наступила тишина. Ветер, который до этого был и так едва заметен, вдруг совсем стих. Казалось, даже лес затаил дыхание.

— Готово, — сказал Эгиль, оборачиваясь к старосте. — Теперь он должен успокоиться.

Староста кивнул, его глаза были полны благодарности.

— Спасибо, — проговорил он. — Вы спасли нас.

Он пригласил их отдохнуть, и хирд радостно согласился. Жители отвели гостей наперво в баню, чтобы те грязь дороги смыли. А потом устроили небольшой пир для них. Они были благодарны им, что спасли не только их самих, но и душу дитёнка направили в место правильное, негоже ему маяться. Каждая душа имеет право на перерождение, главное — путь указать ей. И с тем справились иноземцы хорошо.

Наутро северяне уже были готовы выдвигаться дальше, когда к ним подошла немолодая женщина. Её лицо было опухшим от слёз, которые до сих пор лились из её глаз, а сами очи были совсем красные. Упала она под ноги Эгилю и завыла:

— Спасииибо... Что помогли моему сыну... Уйти... Я... Некудышная мать... Не уследила... Я... Я... Я виновата, что его не стало, я... Я должна была уйти, а он... Он должен был жить... — причитала баба, заламывая руки.

Он поднял женщину и усадил на лавку подле себя, и погладил ту по спине.

— Никто не знает, какой путь кому предрешён. Нет в том твоей вины, прости себя и отпусти своего сына. Вы ещё когда-нибудь встретитесь. Знай, он сейчас желает, чтобы ты продолжила жить и дальше, не нужно так себя мучить, в горевании прозябать. То не вернёт тебе сына, а себя на краду свести можешь. Живи дале, детей оставшихся воспитывай. Да новых рожай.

Женщина ещё раз всплакнула, поднялась и, благодарно кивнув, побрела прочь. Эгиль лишь вздохнул. Самое тяжкое для родителей — это когда дети уходят раньше, чем те сами, но такое всюду встречается. Дитяти — они хрупкие, уберечь их сложно.

— Вот ведь голосистая какая! — пробурчал дремавший до того на завалинке домовой. — С меня аж весь сон улетучился, когда она зарыдала и... — договорить не смог, получил подзатыльник.

— Ты сухарь! Вот были бы у тебя свои дети, и одного бы ты вот так же лишился, посмотрела бы я на тебя, как бы ты орал... — буркнула Гранька и отошла от него, недовольно ворча, ещё и руки на груди скрестила.

— Бабы и есть бабы, им бы лишь выть да причитать, — многозначаще протянул Прошка.

Эгиль стоял, глядя вслед уходящей женщине. Её горе было великим, и он понимал, что никакие слова не смогут полностью утешить её. Он сделал, что мог. Но долго горевать ей некогда скоро станет, видел он, что она опять на сносях ходит, а значит, новый ребятёнок затмит потерю.

— Пора нам, друже, дальше, помогли чем могли, — тихо сказал он, обращаясь к Свену. — Пора и честь знать.

Гигант кивнул, ему самому не терпелось двинуться дальше. Чем скорее нойду вызволят, тем скорее он к своей кюне вернётся. В дом и род свой введёт.