К ночи они добрались до места. Селение мерян стояло на высоком холме, окружённое заборолом из толстых брёвен. Обычно ворота Родиничей были распахнуты, но сейчас они были наглухо закрыты.

— Что-то не так, — пробормотал Эгиль, пристально вглядываясь вдаль. — То ли врагов ждут, то ли ещё чего приключилось.

Он отдал приказ пристать к берегу, но ночевать решили на кораблях. Негоже было тревожить хозяев в позднее время, да и ситуация казалась подозрительной.

— Следить в оба, — строго сказал северянин, обращаясь к своим людям. — Мало ли что тут происходит.

Хирдманы кивнули. Ночь была тихой, но сейчас эта тишина казалась зловещей. Даже привычные звуки леса — крики сов, шелест листьев — теперь воспринимались как предупреждение.

Эгиль стоял на палубе, его взгляд был прикован к деревне. Он думал о том, что могло заставить мерян закрыть ворота. Враги? Набег? Или что-то другое, более страшное?

— Свен, — тихо позвал он. — Думаешь, стоит ждать до утра?

Рыжий великан, стоявший рядом, кивнул.

— Лучше не рисковать, конунг. Если что-то случилось, ночью мы всё равно не разберёмся. Утром будет видно.

Тот согласился. Он знал, что Свен прав. Но в душе его грызло беспокойство. Что-то здесь было не так, и он чувствовал это всем своим нутром.

— Ладно, — вздохнул он. — Поставим дозорных. Остальные пусть отдыхают. Завтра, чую, будет тяжёлый день.

И пока драккары тихо покачивались на воде, а звёзды холодно светили с неба, северянин стоял на палубе, глядя на тёмный силуэт Родиничей. В его душе зрело предчувствие, что впереди их ждёт что-то недоброе.

Утром Эгиль и Свен отправились к воротам Родиничей. Селение по-прежнему выглядело насторожённо, ворота были закрыты, а на стенах виднелись дозорные. Эгиль кликнул одного из них, чтобы тот позвал старосту.

Вскоре к воротам вышел пожилой мужчина с седой бородой и усталым лицом. Его глаза были полны тревоги, но в них также читалась надежда, вдруг пришлые чем подсобят.

— Беда у нас, — начал староста, едва северяне подошли ближе да спросили, в чём тут дело. — Помер у одной бабы дитёнок. Некогда было краду рядить, жатва шла, похоронили как есть, в землю прикопав. А тот возьми да и стань игошей.

Эгиль нахмурился, вспоминая. Припомнил, что игоша — это мелкий бес, душа неправильно похороненного или мертворождённого ребёнка. И что, ежели его не признать за домового духа, он начинает проказничать, а то и хуже — пить кровь.

— И что ж стало дальше? — спросил он, хмурясь и глядя на старосту.

— Теперь он дитём кикиморы стал, — ответил тот, вздыхая. — Деревню ночами изводит. То куры пропадают, то скотина болеет, то люди сны страшные видят. А давеча и вовсе одного мужика задавил. Вот мы ворота и закрыли, обережные знаки нарисовали.

Свен, стоявший рядом, хмуро кивнул. Он знал, что такие вещи нельзя оставлять без внимания. Игоша, если его не унять, мог погубить всё селение.

— Покажите нам, где его похоронили, — сказал Эгиль. — Мы попробуем разобраться.

Знал он обряд один, как изгонять таких бесов. Давно старуха рассказала, у которой они на постое были.

Староста кивнул и повёл их в селение. Родиничи, обычно шумные и оживлённые, сейчас казались вымершими. Люди прятались в домах, лишь изредка выглядывая из-за ставней.

Могила ребёнка была на краю деревни, под старым дубом. Земля на ней выглядела свежей, но вокруг неё было пусто — ни подношений, ни камней знаковых. Видно было, что хоронили в спешке.

Северяне осмотрелись, затем Эгиль повернулся к старосте.

— Нужно провести обряд. Игошу надо успокоить, иначе он не уйдёт.

Староста кивнул, его лицо выражало облегчение.

— Нужно, княже, но как — того мы не ведаем, а своего ведуна у нас нет. Что нужно, ты только прикажи, исполним как надобно.