Женщина замолчала, наступила гробовая тишина. Она шумно вздохнула, затем выдохнула, потёрла устало лицо, положив руки на стол обвела взглядом всех присутствующих. Чернявый ухмылялся, Шатун корчил рожу, словно пытался поймать бегающую в голове какую-то мысль. Остальные смотрели кто в пол, кто в стол, попутно теребя что-нибудь в руках. Тихо, слышно только потрескивание пламени свечей.

– Мог бы и Мороза послать, – продолжив, кивнула она на сидящего рядом с Чурилой статного воина с длинными волосами цвета соломы, который, по-моему, за всё время нашего здесь пребывания так ни разу и не пошевелился. – Да хоть бы и… вашего… этого… Болтуна…

– Баламута, – быстро поправил Чурила.

Она снова хлопнула ладонью по столу:

– Да хоть Балагура… – крикнула она.

Взяла со стола кружку, отхлебнула, поставила на стол. Сжала ладошки в кулаки, чуть наклонившись вперед:

– Нельзя нам ошибиться, други мои, – сказала она, почти успокоившись, – никто нам второго шанса не даст, съедят с потрохами и не подавятся. Слишком много ворогов у нас… слишком.

В комнате опять повисла тишина, каждый переваривал услышанное, даже и не думая что-то возразить. Чурила весь вспрел, ну ещё бы: в таком-то пальто с меховой подбивкой, в такой же шапке, но, правда, приятного шоколадного цвета с узорами. Жарко бедолаге, а вот мне бы его шубейка сейчас не помешала бы. Я потрогал свой левый локоть и засунул ладони подмышки. Колени от жестких досок болели нестерпимо.

– Я… это… искренне извиняюсь, – нарушил я молчание, – но нельзя ли уже закончить весь этот спектакль. Ну правда, ну мочи уже нету.

– Заткнись, или я Балабола назад позову.

– Баламута, – опять поправил Чурила.

– Так, теперь ты, – сказала женщина взглянув на дедка.

– Ась? – встрепенулся дед, выходя из задумчивого оцепенения.

– Хрясь, и без башки, сказывай, пока я тебе её не оторвала. Кто таков?

– А… так это ж… Лука я. Лука… Лука Дундарёнок,

– Откель ты? – пробасил Чурила, глянув на главную, получил разрешения продолжить грозно взглянул на Луку, – как к нам попал, сказывай всё.

– Я, стало быть, – продолжил Лука, – родом из Берестья, шо на Волынщине. Пришли как-то раз мужи крепкие и ай да нас всех гнать, а куды не сказывали. Долго ли, коротко, за горами, за долами углядели мы скудели, а туды пришедши там-то и сидели, и сидели, и сиде…

– Дед! – стукнул посохом Чурила, – ты тут свои побасенки баять кончай, давай по делу: куда явились, сколь долго сидели, сколько вас было?

– Пришли-то мы в город большой, поболе энтого-то… так эта…– встрепенулся дед, – мы ж в подполе сидели, а сколько дён не ведаю, а было нас много-много…

– Так, ладно, – перебила женщина. – Где ляха встретили? – кивок в мою сторону.

– Так эта… значить, тикали кады, лило ж всё время, волхв наш… ихний в смысле, говорит: «Шо времячко Перуново настало, значить, он нам подсобит», а тут молния, значить, лупит и лупит за лесочком-то, а мы в лес через лесок, да по травке прыг да скок, да до дуба лишь вершок, а под дубом вот он лежить, нагий весь. Волхв, значить, сказывает: «Перун, заступа наш, являет свою заботу, агнца жертвенного аж дал». Но волхв ентот, видимо, чой-то напутал, в знамениях чтец неважнецкий из него, видать, получился, и умертвив его явил нам нового кудесника, отметив его своим знаком, – старик поднял мою правую руку, где лопнувшие сосудики сплетались в замысловатый зловеще-красный узор. – А что бы мы не сумлевались из–за нашей дремучести, стало быть оставил свой знак – кольцо, говоря нам тем самым, что он непросто избран, а сын его единокровный – Тарх Перуныч по-вашему, Дажьбог – по-нашему… в смысле – по-ихнему, по-язычески, – закончил дед.