– Умолкни, – сказала женщина.

– Аа… – запнулся я. – Что?

– Заткнись, вша! – рявкнул на меня дядька Чурила.

– Чурила! Узнаёшь? – спросила она, кивнув на медальон.

– Да, Матушка! Эта вещичка из сокровищницы Володимеровой, что сгинула при польском набеге.

– А нынче всплыло, – сказала она, глянув на меня. – И где, а главное – у кого?! Кто бы мог подумать, а?!

Женщина закрыла глаза, немного помолчала, снова посмотрела на меня с прищуром:

– И где же ты его взял?

«Блииин! Они что, издеваются?!» Я потрогал свой левый локоть.

– Сиречь на пальце кольцо, а ты ведать не ведаешь откуда оно у тебя?

Я глянул на свой палец, на Чурилу, затем на женщину:

– Да что вы, блин, несёте? – все опять посмотрели на свои руки. – Я же вам битый час толкую, что не помню… вообще ничегошеньки, – я стал себя бить ладонью по лбу, начиная стервенеть. – Пусто всё… может черепно-мозговая травма у меня, может амнезия…

– Вот ты щас чё сказать?! – опять взревел верзила, начиная багроветь, и медленно встал.

Все отпрянули в едином порыве, стараясь как можно дальше оказаться отсюда если не физически, то хотя бы мысленно. И опять только двое сидели как ни в чем не бывало: женщина и чернявый.

– Шатя! Сядь, – мягко произнесла она, слегка касаясь его руки. – Этот человечек и не думал тебя обидеть. Так ведь? – спросила она уже глядя на меня, нахмурив брови.

– Да, да, да… – затряс я головой. – В смысле – нет, нет, нет… замотав головой из стороны в сторону.

«Медведь» шумно выдохнул и плюхнулся на лавку, позвякивая, постукивая дружно подпрыгнули сидевшие за столом.

– Как вы могли такое подумать? – продолжил я, вытягивая руку в сторону Шатуна. – Уважаемый, что вы! Просто у меня стре…эээ… – замер я, чуть втянув голову в плечи. – Эта… страшно мне стало, да… меня хотели убить, а я кто и не помню. Ну кто я? – вопрошал я, тыкая пальцами себя в грудь.

– Хыть, я ведаю!

Кто-то пискнул справа от меня. Я повернул в недоумении голову и воззрился на дедка.

– Дозволь молвить, кормилица? – брякнулся тот оземь.

– Говори, – разрешила женщина.

Дед поднялся, выпрямился, грудь колесом. У присутствующих появились ухмылки – дед и впрямь был смешной.

– Ну и кто же он, – пробасил Чурила.

– Хыть, ясень пень! Это дитя Перуна, – ляпнул дед. – Сын евойный – Дажьбог.

Секундная тишина, затем хохот, резко стартовав, лавиной поскакал от гогочущих глоток до стен, потолка и пола, рикошетил, летел дальше, перемешиваясь со встречной волной, превращался в какофонию звуков. Смеялись, пожалуй, все, кроме женщины и нас с дедом. Кто-то хлопал себя по ногам, кто-то по столу, кто-то просто трясся от безудержного смеха, я же в недоумении уставился на деда – при других обстоятельствах я бы тоже посмеялся… наверное.

– Хватит ржать!!! – заорала женщина, стукнув ладонью по столу. Нахмурив брови и сжав губы обвела злым взглядом всю компанию. – Смешно вам?! Смешно?! Бунт языческий только-только угомонили, а жрать людишкам также неча. А когда чернь на вилы вас подымать станет, вы также ржать будите?! Половцы кругом шастают… вот ты, Чурила, какого лешего сюда припёрся? А!!! – грозно рыкнула она на дядьку. Под её взглядом вся его твёрдость стала осыпаться трухой. – Что тиун киевский… здесь забыл… в захудалом городишке? А!!! Что в Киеве всё хорошо и догляд твой уже не нужен? Ну, конечно, – округлив глаза и вертя выставленными ладонями вперёд, сказала она, – здесь, на Смоленщине, дела куда как поважнее будут…

– Так, Матушка… я ж язычников поганых словить хоте…

– Плевать!!! – продолжила она на той же высокой ноте, прихлопнув опять ладонью по столу, – плевать, что ты хотел! Мне порядок нужен! По-ря-док! – отчеканила она. – Ты хочешь, чтоб всё прахом пошло из-за твоего безумства? Только-только мир с Мстиславом сговорили, а у них тут хрен по грядке скачет. А если б мы не успели? А!!! – Чурила совсем понуро свесил голову. – Да вас тут бы… как котят раскатали и хрюкнуть бы не успели.