– Кто таков, откуда? – спросила она, уставившись на меня не мигающим взглядом.

– Эээ… а…– я замялся, пощупал левый локоть. Властный голос совсем не вязался с её обликом, но, судя по всему, именно она здесь и была за главного.

Тут же прилетел подзатыльник, но я всё же удержался, чтобы не растянуться на полу, видимо подзатыльник был чисто для острастки.

– Да, что вы себе позволяете?! – возмутился я и повернулся к дядьке меня дубасившему. – Да, перестаньте уже! Мне же больно! Граждане-товарищи! – Повернулся я уже к сидящим за столом. – Да, что здесь происходит-то?! Что он меня всё время бьёт? – Вытянул я руку в сторону моего мучителя. – Прекратите немедленно.

Тот опять меня шлепнул по руке и по голове:

– Да я табе зараз всё по отрываю и кажут, шо так и было, курва языческая.

– Блин, что вы такое несёте? – присутствующие удивленно посмотрели на свои руки, переглянулись, пожали плечами. – Мне в больницу надо… я прошу вас… отпустите меня,– чуть ли не плача взмолился я.– Только очень прошу, пожалуйста, вызовите мне такси, а то я до…

Страшный удар сотряс стол: всё, что на нём было, подпрыгнуло, да и все, кто сидел за ним – то же. Что-то хрустнуло.

– Вот ты щас чё сказать?!– проревел белобрысый «медведь», который сидел по правую руку от главной.

Медленно поднимаясь из-за стола, он вытаращил на меня глазищи, ноздри раздулись, задышал, как бык перед разбегом, сейчас того и гляди копытом бить начнёт.

– Шатун! Сядь,– тихо сказал чернявый,– это тебя не касаемо.

Медведюга замер, поджав губы. «Мама дорогая, до чего же он здоровый!». Все оцепенели в испуге, боясь пошевелиться. Наступила звенящая тишина. Не страшен он был, по ходу, только двоим: главной барышне и чернявому. Гигант нахмурился, насупился и сел обратно: сидевшие на лавочке подпрыгнули, все разом выдохнули.

– Имя… как? – сглотнув, спросил дядька, сидевший вдоль стеночки ближе всех к столу. Если его слова были как гири, то глаза словно клещи – вцепились так, что отодрать только с мясом можно. Грузный, грозный – монолит дядька. Чуть сутулый с посохом лет шестидесяти, длинные седеющие волосы и такая же борода.

– М…Макс, – выпалил я и покосился влево на стоящего немного сзади мужика, раздающего мне подзатыльники. – Кажется.

– Кажись?! Что значить – кажись? – вопрошал грозный дядька, обведя взглядом присутствующих. – Да ты вообще откуда взялся, говоришь как-то странно? Вроде по-нашенски, – посмотрел на женщину, потом опять на меня, – да только и не понять тебя.

– Да лях это! Я их за версту чую, – сказал тот, кого называли Баламутом, продолжавший стоять у меня за спиной. Затем схватил меня за шею и вытащил нож,– ляху кровушку пустить, вобче, дело святое.

– Чурила! – обратилась женщина к дядьке-монолиту. – Утишь своего пса, разбрехался.

– Да, Матушка,– подобострастно закивал дядька с посохом.

– Сгинь,– цыкнул он на Баламута.

Тот пожал плечами, мол, мне то что, и вышел за дверь.

И только тут я заметил, что справа от меня, то же на коленях, стоит какой-то тщедушный старичок. Взъерошенный, всклокоченный, в рванине, искоса поглядывающий на меня.

– Я очень извиняюсь, – опять я обратился к женщине, как к самой старшей, – пожалуйста, верните мне мою одежду… и попить бы чего-нибудь… и есть очень хочется и в больничку мне надо – у меня ожог, наверное, третьей степе…

– Это твоё? – Проигнорировав мою просьбу спросила она, кивнув на стол.

Я вытянул шею и увидел круглый, блестящий медальон, похожий на тот, который хотел отдать мне тот странный дед в балахоне.

– Да, – закивал я головой. – Вообще-то – нет, – спохватившись ответил я. – Видите ли, вообще-то это не моё… мне это дал один дед… ну он… знаете, когда всё началось… тут, когда начали, прям, все… – затараторил я, попутно жестикулируя, – а я смотрю… этот дед мне его и суёт: «на» – говорит… что-то там ещё про руки, ноги, я уже и не по…