Наша семья пообедала в поле, и мы сидели, или, скорее, возлежали, за своей скромной трапезой, расстелив скатерть на сене, в то время как мистер Берчелл что было сил веселили участников пира. К нашему еще большему удовольствию, два чёрных дрозда перекликались с противоположных изгородей, прилетела знакомая красногрудка и стала клевать крошки у нас из рук, и каждый звук в Природе казался нам всего лишь эхом всемирной гармонии.

– Сидя вот так, – говорит София, – грех не думать о двух влюблённых, так мило описанных мистером Грэем, тех самых, которые умерли в объятиях друг друга. В этом описании есть что – то настолько трогательное, что я перечитывал его сотни раз и каждый раз со всё большим восторгом!

– По-моему, – воскликнул мой сын, – лучшие штрихи в этом описании намного ниже, чем в «Ацисе» и «Галатее» Овидия. Римский поэт лучше понимает контраст, как творческий приём, и от его искусного исполнения зависит вся сила патетики!

– Замечательно, – воскликнул мистер Берчелл, – замечательно, что оба поэта, которых вы помянули, в равной степени способствовали привнесению ложного вкуса в свои страны, наполнив все свои строки излишним пафосом. Даже не слишком одарённые люди находили, что им легче всего подражать в их недостатках, чем в достоинствах, и английская поэзия, как и поэзия поздней Римской Империи, в настоящее время представляет собой не что иное, как комбинацию пышных образов без сюжета или связи; цепочку эпитетов, которые улучшают звучание, но не передают смысла. Но, возможно, мадам, хотя я и осуждаю других таким образом, вы сочтёте вполне справедливым, что я должен дать им возможность отомстить, и на самом деле я сделал это замечание лишь для того, чтобы иметь возможность представить труппе балладу, которая, несмотря на все её недостатки, по крайней мере, свободна из тех, о каких я уже упоминал.