– Меня зовут Йохан. Я самый обыкновенный Йохан. Сроду не умел ни считать, ни писать. А как попал сюда, так всё завертелось. Сам не знаю, как так вышло. Эх, Мари, моя маленькая, как она там!

– Мари? – ахнул я.

– Ну да! А я смотрю, твою тоже так зовут? Ну что ж, имя не из редких…

– Нет, постой! – я бы закричал, если бы не лишился голоса. – Твоя Мари тоже дочь рыночного торговца?

– Моя Мари – простая прачка. Эх, где те белые простыни!

Он тараторил без умолку о своей прошлой жизни, а я, чтобы отдышаться, старался не слушать и ещё прилежнее стал смотреть по сторонам. Мы шли не боковыми, как с министром, а большими и светлыми коридорами, очень чистыми, кое-где даже с коврами на прекрасном паркете и пейзажами в дорогих тяжёлых рамах на стенах, затянутых благородным зелёным сукном. Из высоких окон лился солнечный свет. Мне хотелось подойти к ним и взглянуть на город, расстилавшийся под нашим государственным зданием, но Йохан всё время торопил меня. Время от времени мы выходили на необъятные лестничные площадки, украшенные величавыми вазами с живыми цветами, и спускались по широким мраморным ступеням. В открытые двери я видел множество столов и шкафов, прямо как у нас. И повсюду люди – идущие, бредущие, бегущие, стоящие, задумчивые, оживлённые, молчащие, беседующие, с листочками, папками, книгами, гроссбухами, тетрадями, записными книжечками, конвертами, пакетами, карандашами, линейками, чернильницами всевозможных видов, перьями гусиными и стальными. Йохан раскланивался направо и налево.

– Как тебе вон та красотка? – спросил он. – Однажды она будет моей, зуб даю!

И тут я понял, что мне уже давно следовало удивиться. Мало того что здесь чересчур много народу! Это сколько же человек в день должна была отправлять сюда ведьма, чтобы в этом мире – в одном только здании этого мира! – творилось подобное столпотворение! Но не это главное – женщины-то откуда? Разве это не место ссылки влюблённых мужчин, отказавшихся предавать своих возлюбленных?

В ответ на мои расспросы Йохан беззаботно ответил:

– Не нашего ума это дело, другалёк! Моё почтение, господин старший секретарь! Да и потом, жениться, остепениться, играть роль добродетельного отца семейства – и вам доброго здравия, господин учёный секретарь! – это прямой путь к новым чинам. В нашей среде – с прибавлением, господин постоянный помощник, наслышаны! наслышаны! – уважают порядочных людей. А порядок, брат, это первое дело в государстве! – и Йохан поклонился особенно низко ничем не примечательному чиновнику, который не удостоил нас даже взглядом.

– Жениться? – я был вне себя от удивления. – Ты задумал жениться? А как же твоя…

– Память о возлюбленных священна для каждого из нас, – серьёзно сказал Йохан и ударил себя в грудь. – Но раз уж нет возможности снова свидеться, то на кой время терять? Жить! Жить! Мы все тогда у ведьмы шли на смерть, когда отказывались отречься от наших девочек! А теперь-то что уж! А теперь уж жить! Жить! – и он по-дружески пожал руку немолодому чиновнику в красивом синем кителе с красной окантовкой. Чиновник внимательно посмотрел на меня из-под очков в тонкой золотой оправе, подумал и подал мне руку, которую я пожал, надо сказать, весьма рассеянно.

Наконец мы вышли на площадку лестницы, которая спускалась в огромный вестибюль. Так же, как и наверху, тут копошилась жизнь. Просители и чиновники, порой неотличимые друг от друга, сновали туда и сюда меж гранёными колоннами из зеленоватого мрамора в центре зала. Одновременно совершалось и устраивалось бесчисленное количество дел. По стенам располагались застеклённые кабинки, к которым вели длинные очереди. Тут же на скамейках и на мозаичном полу сидело множество людей с измождённым видом обоих полов и разного возраста от терпеливых, со всем смирившихся стариков до непоседливых детей, которые находили силы на то, чтобы плакать, играть и браниться друг с другом и взрослыми. С ними были большие узлы и баулы, как будто они приехали издалека, и мне пришло в голову, что ведьмин мир не так уж невелик. Здесь же шла бойкая торговля разной мелочью. Повсюду светился мрамор, нежно оттеняя мозаику за нашей спиной. Я обернулся: во всю стену над центральной лестницей стояли старцы в разноцветных одеждах, усеянных странными знаками, и благословляли красивый мир, расходившийся и растекавшийся по всему залу и даже по полу, сверкая всеми цветами радуги.