Вӧрса Мерлин Лерой

Название: Вӧрса

Автор: М. Лерой

Мимо пищеблока со столбом белого дыма из печной трубы; мимо конторы с плакатом «Март – ударный месяц работы в лесу»; мимо вышки с охранником, который ещё и отвернулся, куда здесь бежать-то; двое доходяг тащили санки с покойниками. Молча. Да и о чём говорить? Дело привычное. Триста с лишним человек за зиму. Не сегодня завтра и самих вот так повезут на взгорок, в общую могилу. Добро пожаловать! С ноября не заперто. Открывай да закрывай за каждым – намучишься мёрзлую землю долбить.

На другом берегу Печоры над верхушками заиндевелых елей-вековух, над бескрайней Пармой поднималось ледяное солнце. В прóклятом посёлке спецпереселенцев Ычет-ды начинался ещё один день безнадёги, всепроникающей стужи и отупляющего голода.

Вот и кладбище с покосившимися крестами, что ещё осенью доставало сил ставить над одиночными могилами. Вот курган первой общей. Вот второй. Егор замер, нутром почуяв неладное. Голод обострял животные чувства. Запах мороженного мяса – сладкий запах жизни. Кто-то должен умереть, чтобы другой выжил. Покойника порой по два дня из барака не выносили, делили его пайку. Слухи ходили, некоторых не только ради пайки под нарами хранили.

– Стой, – прошептал напарнику, – неладно что-то.

– А? – Поднял мутные глаза Андрейка.

– Чуешь?

Андрейка вздрогнул, завертел головой.

– Не-а… Зябко, Егорша, давай быстрее… Хоть горяченького успеть похлебать…

Совсем плох был Андрейка. Кашлял кровью, из чёрного провала беззубого рта пахло смертью. Цинга. Ещё дома, год назад, Егор запомнил его худым и бледным, не в пример другим воронежским парням. Чудо, что досюда дожил.

– Ну-ко, сядь, – скомандовал Егор.

Андрейка послушно опустил костлявый зад на ноги покойнику, обхватил себя руками. Егор бросил верёвку и осторожно пошёл вперёд.

Из-за снежного кургана, что намело на вторую общую, увидел сосновый лапник, разбросанный с третьей, незакрытой могилы. А дальше… Не сразу сообразил, что торчит из затоптанного снега. Какой-то валяный в снегу кругляш с клоком длинной белёсой шерсти… Нет же! Голова с объеденным лицом. Баба! Старуха с мочалкой седых, сбитых колтуном, волос. Ошмётки разорванной одежды… Бабка Пантелеевна из Шестаково! Егор понял это по клокам старой кофты в жёлтый мелкий цветочек на синем поле. Неделю тому сам отвёз бабку сюда, спустил в яму, прикрыл лапником.

Повёл взглядом. Кругом, припорошенные снегом, лежали обглоданные, растерзанные части человечьих тел – остатки звериного пиршества. Вдруг, холодом дохнуло сзади в шею, словно кто подкрался с другой стороны могильного сугроба и вот-вот кинется. Егор резко повернулся и рванул напрямки, ломая наст:

– Андрейко-о-о! Бросай, беги в посёлок!

***

Степан Мезенцев, старый промысловик, коми, пришёл на третий день. Охранник с вышки издалека заметил одинокую фигурку на реке. Человек шёл размеренно, легко касаясь наста охотничьим посохом – койбедем. От проруби поднялся по тропинке на берег, мимо вышки, не спросясь, свернул к кладбищу. Вертухай признал охотника, видел как-то раз, не стал его окликать, понял, что не случайно тут старик.

Степан обошёл кладбище вокруг, по кромке леса, постоял у свежезарытой могилы, несколько раз нагнулся, достал из заплечного кармана лузана капканы, навострил. Только потом двинул к конторе. Махнул охраннику на вышке, а больше никого и не встретил Степан по пути. Как вымер трудовой посёлок. Кто ещё стоял на ногах – были на делянках, план сам себя не выполнит. Хворые – в лазарете. Остальные из бараков и землянок боялись нос высунуть. Слух о звере разошёлся мгновенно.

Охотник аккуратно прислонил обшитые камусом лыжи к стене конторы, поднялся в сени, скинул кысы и вошёл без стука. Митяй – милиционер-стрелок из местных вольнонаёмных, было подкинулся, услыхав возню у входа, но тут же сел обратно на притулок у дверей, узнав вошедшего.

– Ош, – с порога заявил Степан, оглядев присутствующих. Отдал одностволочку системы Дау Митяю подержать, сам прошёл к печке, припал к её тёплому боку.

– Это дядя мой, мамкин старший брат, – сказал Митяй, как бы извиняясь за бесцеремонность родственника. – Вань Степ его зовут. Степан Иванович, то есть. Он охотник, здесь его угодья.

Мезенцев подошёл к столу, безошибочно определив среди троих сидящих главного, уверенно повторил, глядя в лицо Артёму Николаевичу Боровко, старшему уполномоченному райисполкома:

– Вöрса ыджыд ош. Яй сёян ош.

– Большой медведь, лесной дух, – перевёл Митяй. – Медведь-людоед.

– Уверен? Точно не волки? – После паузы, отставив чай в стакане с подстаканником и указав охотнику на свободное место у стола, спросил Боровко.

– Ош. – Кивнул охотник, присаживаясь. – Начальник лес рубил, ош просыпался. Ещё, может месяц спал. Ош небо смотрел. Солнце на лето, его время. Кушать надо, однако. Живот шурум-бурум сидеть ой плохо. Ош нашёл еда. Мёртвый девять локтей надо земля рыть. Тогда ош не находит. Теперь совсем плохо. Ош кушает, ещё приходит.

– Не придёт. Всё засыпали известью и закопали в тот же день. – Засуетил Вежев, комендант посёлка.

– Мёртвый закопал – живой будет кушать. Ош ловить надо. Степан капкан ставил. – Ткнул себя в грудь охотник. – Скажи, пусть не идут там.

– Может, засаду сделаем? – Предложил Вежев, – я дам стрелков, скажешь, где встать.

Вань Степ покачал головой:

– Ош сам знает, когда ходит. Может, сегодня, может, завтра. Совсем замёрзнешь ждать.

– Ну ладно, нарисуй, где капканы поставил. – Боровко подвинул охотнику бумагу и карандаш. – Надеюсь, наелся медведь, обратно в берлогу полезет досыпать.

Степан снова покачал головой, но промолчал, старательно вырисовывая непослушными пальцами места, где поставил капканы.

– Эй, Митяй, – окликнул стрелка Вежев, когда охотник закончил, – забери его в казарму. Накорми, что найдёте. И не отпускай покуда. Пусть у нас побудет, разберёмся, что к чему.

Старший уполномоченный подождал, пока за Митяем и его дядей закроется дверь, подошёл к окну и стал смотреть во двор, как охотник с нескрываемым уважением разглядывает трёхлинейку племянника.

– Ишь… Лесной дух… Тёмный народец. Поди до сих пор таёжному пню молится. Ни здравствуй, ни прощай. Лезет в хату без стука. Ну, что скажете, товарищи? – Повернулся к сидящим у стола коменданту и учётчику.

– Да у них и замков-то нет, Артём Николаевич, веник к двери прислонят, значит, дома никого. Что тут скажешь. Надо брать этого охотника за цугундер, пусть ведёт по следам. Возьмём стрелков, из поселенцев пару ребят, кто поздоровее. Пусть рогатиной вываживают, и хлопнем. Никуда не денется.

Митяй с дядей двинулись в сторону казармы, Боровко вернулся к столу.

– Ладно, с медведем сами разберётесь, я не за тем приехал. Анонимка, на тебя, Вежев, поступила. Пишут, людям хлеба не додаёшь, охранники твои из него сур гонят. Поселенцы так оголодали, что ходят, заледеневшую закваску, которую после сура у отхожего места сливают, колами разбивают и едят.

– Врут, Артём Николаевич! Наговор это всё! Кто-то подсидеть меня решил.

– Кто же?

– Узнаю – удавлю. – Вежев взглянул на учётчика Фридмана. Тот сидел нарочито уткнувшись в бумаги.

– Из хлеба сур гонят, народ мрёт от цинги, как мухи, – принялся перечислять Боровко, – да ещё медведь на человечину повадился. Ох, допрыгаешься, Вежев. Ну как растреплет охотник о ваших тут делах. Под суд пойдёшь. Как думаешь, он-то откуда узнал?

– Дык, Артём Николаевич, здеся так. В Троицке пёрнут, в Усть-Цильме слыхать. Все про всех знают. Тем более, вишь, Митяй сказал – его угодья. Небось, сам и растрепал. Да и кроме Митяя есть ещё местные. Вот хоть близнецы Вень да Гень из Савинобора, вёрст двадцать по реке будет.

– То есть, ты хочешь сказать, что у тебя ещё и милиция вечерами до мамки на шанежки бегает?

Вежев уставился в стол. Боровко достал пачку «Казбека», закурил и переключился на Фридмана:

– Ефим Семёнович, у вас тут девчонка есть, грамотная. В деле пишут восемь классов образование. Зовут Анастасия Иванова.

– Знаю, знаю такую. Спецпоселенца Иванова Матвея Леонтьевича дочка, что сразу по приезде снят с довольствия по причине смерти. А жена два месяца назад преставилась. – Суетливо закартавил Фридман. – В семнадцатой бригаде девочка. На том конце сейчас рубят.

– Я её забираю. Нянька нужна за детьми смотреть, жена не поспевает за тремя. Старшего пора грамоте учить. Ну и прибраться там, за водой сходить, сготовить, то, сё… Так что прими к сведению.

– Да боже ж мой, да хоть всех Ивановых забирайте, Артём Николаевич, только рады будем.

– Завтра всех троих и увезу. Младшим Ивановым оформите направление в детдом. А старшей пусть нарядчик трудодни как обычно закрывает. Чтоб по документам комар носа не подточил.

– Сделаем, сделаем, Артём Николаевич, – закивал Фридман.

Боровко встал, надел комсоставовский овчиный полушубок, пыжиковую шапку. Обернулся в дверях, кинул Вежеву:

– Пойду, до конюшни пройдусь и обратно. Скажи поварихе, пусть вечерять принесёт и постелет. Здесь заночую.

***

Боровко скрипел ладными валяными сапогами по мартовскому синему снегу, уверенной походкой шёл к реке. Навстречу брела исхудавшая серая баба с полными вёдрами. Встала, опустила коромысло, поздоровалась полупоклоном. «Быть добру», – подумал старший уполномоченный и свернул к конюшне, где стояла его лошадь – мохнатый меринок Мальчик, и лёгкие разъездные санки. За Боровко числилось три таких же унылых посёлка, как этот, только успевай поворачиваться.