Она кивает, и я вижу понимание в её глазах. Слишком глубокое понимание.

– И ты просто… уехал? – в её голосе смесь недоверия и восхищения.

– Не «просто», – качаю головой. – Это был сложный выбор. Я потерял многое. Семью. Поддержку. Связи. Но приобрел свободу.

– И не жалеешь?

Вопрос на миллион. Бывают дни, когда я просыпаюсь с ощущением пустоты внутри. Когда задаюсь вопросом, правильный ли выбор сделал. Когда скучаю по матери или вспоминаю, каким был отец до того, как деньги и власть полностью его поглотили.

– Нет, – отвечаю я. – Не жалею.

Алиса смотрит на темнеющий океан, и я не могу прочитать выражение её лица.

– Должно быть, для этого нужна огромная смелость, – говорит она тихо. – Оставить всё и начать заново.

– Или отчаяние, – замечаю я. – Иногда выбор между медленным удушьем и прыжком в неизвестность – вовсе не выбор.

Мы сидим в тишине. Песок уже остыл, но всё еще хранит дневное тепло. Над головой загораются первые звезды. Вдалеке слышны звуки деревни – лай собак, чьи-то голоса, музыка.

– Тебе пора, – говорю я, глядя на часы. – Твои родители будут волноваться.

Она вздыхает.

– Да, наверное.

Мы поднимаемся. Я собираю колонку и покрывало, она отряхивает песок с одежды. Её волосы, обычно собранные в строгую прическу, сейчас рассыпаны по плечам. Морской бриз растрепал их, превратив в золотистую волну. И это делает её еще моложе. Свободнее.

– Я провожу тебя, – говорю я, направляясь к байку.

– Не обязательно, – она качает головой. – Я могу вызвать такси.

– В этой части острова? Удачи, – усмехаюсь я. – Садись.

Мы едем по пустынной дороге вдоль побережья. Я чувствую, как она держится за меня – сначала осторожно, едва касаясь, затем крепче, когда мы набираем скорость. Её прикосновение вызывает странное тепло внутри. Неправильное тепло.

Я останавливаюсь за несколько кварталов от её виллы, как она и просила. Родители не должны знать о наших занятиях. Еще одна тайна в жизни идеальной дочери.

– Ты сегодня хорошо танцевала, – говорю я, когда она возвращает мне шлем. – По-настоящему.

– Спасибо, – она улыбается, и в уличном фонаре её лицо кажется мягче, уязвимее. – За урок и за… всё остальное.

На мгновение мы замираем, глядя друг на друга. Что-то невысказанное повисает между нами. Что-то, чему лучше оставаться невысказанным.

– Осторожнее по дороге домой, – она первой нарушает молчание.

– У меня все под контролем, – отвечаю я, заводя мотор. – Я никогда не сажусь в машину или на байк, если не управляю сам.

Она улыбается, и я понимаю, что она помнит – я уже говорил ей это, в первый день. Странно, что она запомнила такую мелочь.

– Спокойной ночи, Алекс, – говорит она.

– Спокойной ночи, принцесса, – отвечаю я, и она не поправляет меня, не просит не называть её так. Еще одно маленькое изменение.

Я смотрю, как она уходит – стройная фигура, растворяющаяся в сумраке тропического вечера. Внутри меня что-то дрожит и переворачивается. Что-то, чему не следует там быть.

«Для тебя это, может быть, просто еще одна история. Для неё – первая».

Слова Киры возвращаются ко мне, и я понимаю, что в них предупреждение не только для Алисы. Но и для меня самого.

Алиса

– Пять, шесть, семь, восемь… и раз, два, три, тап!

Голос Алекса задавал ритм нашим движениям. Сегодня в студии было особенно людно – первая групповая тренировка, на которую он пригласил меня. Около десяти пар двигались по залу, следуя указаниям. Зеркальная стена отражала наши фигуры, и я старалась не смотреть на себя – было слишком заметно, насколько я отличаюсь от остальных.

Месяц тренировок изменил многое, но не всё. Я научилась основным шагам, некоторым фигурам, мое тело стало более гибким и отзывчивым. Но между мной и настоящими танцорами все еще лежала пропасть – в свободе движений, в естественности, в той самой чувственности, о которой постоянно говорил Алекс.