В ЧЁРНОМ КВАДРАТЕ Алексей Белозерский

Стефан Цвейг заметил, что книги рождаются из разных чувств. Первоначальным импульсом к написанию этого текста было раздражение – как реакция жителя современного европейского мегаполиса на назойливое давление рекламы и СМИ. По мере работы проявлялись новые грани и оттенки описываемого явления, переосмысливались его значение и масштаб. В результате первоначально задуманный очерк истории поп-продукции перерос в размышления над развитием современной постхристианской цивилизации.

По причинам, изложенным в тексте, автор не претендует на научность. Он признаётся, что вопреки авторитетным рекомендациям плохо представляет своего читателя. Остаётся надежда, что размытость образа адресата – не приговор. История европейской литературы знает по крайней мере одну книгу, написанную «для всех и ни для кого». Она оказалась хорошей.

This is the way the world ends

Not with a bang but a whimper.

T.S. Eliot

Много лет назад после просмотра очередного фильма программы Московского кинофестиваля я вышел на улицу, понимая, что не готов дать оценку увиденному. Фильм был многопланов, богат аллюзиями, с нелинейным сюжетом, отдельные его фрагменты произвели сильное впечатление, но законченный образ не сложился. Опыт подсказывал, что картину стоит посмотреть вновь.

Ситуация не была уникальной. Недопонятые с первого раза произведения: фильмы, книги, пластинки, спектакли – встречались как прежде, так и после того. Иногда повторное обращение к ним приносило радость эстетической сопричастности. Иногда – нет.

Однако этот случай имел продолжение.

В то время мой университетский знакомый работал обозревателем отдела культуры одной из газет, и вскоре я прочитал его рецензию на этот фильм. Статья была написана профессионально: разбор, достижения и недостатки, сравнительная оценка, место в творческой эволюции режиссёра и его краткая биография.

Несколько дней спустя я случайно встретил автора на улице. Поздоровались, я упомянул его рецензию и сказал, что я фильм не понял и хочу посмотреть его вновь. Он ответил, что разделяет моё мнение, но писать об этом в газете не может, поскольку профессиональный долг, редактор и читатели обязывают его к иному.

Признание это стало для меня откровением. Я задумался о том, сколь много суждений, будь то устные или письменные рецензии, статьи, книги, диссертации, посвященные произведениям искусства, более или менее произвольны, не связаны с ними эстетическим переживанием, и какова их роль в современной культуре.

Фундаментальные ценности европейской цивилизации Нового времени: Гуманизм, Просвещение и Прогресс – в двадцать первом веке перестали вызывать былой энтузиазм.

Девальвация общественных идеалов случалась и прежде, но впервые в истории Европы новой оказалась её причина. Идеалы предшествующих эпох апеллировали к трансцендентному, и оттого любые свидетельства успеха в их осуществлении не могли быть верифицированы земными средствами. Бесконечность восхождения изнуряла паломников, порождая вначале сомнения в правильности маршрута, затем в достижимости заоблачной вершины и, наконец, в её существовании.

Следствием такой эволюции стало изменение отношения к эфемерным земным благам. Считавшиеся помехой на заповедном тернистом пути, они в эпоху Возрождения перестали восприниматься как всецело греховные, а в последующие века стали единственными общественными ориентирами. Тяготы и страдания, напротив, превратились в досадные, нелепые неприятности и утратили смысл. Чеканная формулировка Артура Шопенгауэра: «Счастье есть величина отрицательная» – была переосмыслена в лозунг: «Всё во имя Человека, всё во благо Человека».

Декларируемый, или подразумеваемый, этот принцип, названный гуманизмом, лёг в основу деятельности важнейших европейских институтов Нового времени. Мерой его осуществления стал прогресс, а важнейшим средством – просвещение.

Этот идеал выглядел реальным или, по крайней мере, реализуемым. Он не обещал ни личного спасения, ни вечного блаженства и вместо трудного восхождения предлагал устраиваться здесь и сейчас с максимально возможным комфортом.

Не претендовал он и на всеобщий императив. Достаточным казалось приятие его свободным большинством, остальным сохранялась возможность исповедовать прежние или любые иные идеалы, покуда они не воспринимались как помеха. Но и среди тех, кто одобрял гуманистический принцип, не было единства. Земное благо, во имя которого предлагалось жить и трудиться, понятие столь же нетерминологичное, как и спасение души, поэтому наука малопригодна для его определения. Она не знает и не может знать, что это такое. Оставалось апеллировать к общественному консенсусу.

Средства достижения блага были выбраны соответствующие: свобода, равенство, демократия ценны не сами по себе, но потому, что в повседневной практике приносят меньше зла, чем любые иные.

В ходе исторического процесса они заслонили собой конечную цель и подменили её в этой роли.

Увеличение продолжительности жизни, доходов и досуга, количества школ и университетов, успехи медицины, сельского хозяйства, развитие техники, физики и информатики, науки как таковой – это осязаемые, верифицируемые, поддающиеся учёту вещи, гаранты надёжности избранного пути.

Вершины популярности гуманизм достиг в конце XIX века, когда большинство передовых людей Европы допускали и верили, что наука сможет решить все земные проблемы и даже ответить на «проклятые вопросы бытия». О том, что гуманизм стал главным идеалом человечества за невозможностью лучшего, как и о том, что само понятие «реальный идеал» в конечном итоге есть contradiction in terms, предпочитали не вспоминать.

Понятие счастья – повод для постоянных разочарований здравомыслящих людей. Именно такие люди теоретически должны работать в правительствах, заседать в парламентах и принимать решения и законы, по которым живут все остальные. И часть из них действительно таковыми являются. Они придумали политику piecemeal engineering; (термин Карла Поппера); как средство построения максимально гуманного общества и весьма преуспели в её реализации. В нашем вещном мире это действительно оптимальная политика, наиболее эффективно противостоящая злу, а её адепты – лучшие из возможных правителей.

Но, несмотря на череду разочарований, люди не перестали искать счастье. Здравомыслящие, спускаясь всё ниже по Небесной Лествице, научились находить его в купюрах или хорошем обеде и ненавязчиво предложили такой образ жизни остальным. Идеалисты Нового времени, порой сменяющие здравомыслящих скептиков в роли руководителей государств, пытались осчастливить человечество, навязывая в качестве цели одно из средств, иногда хорошее в качестве средства, иногда заведомо негодное, что всякий раз оборачивалось неизмеримо бo'льшим злом.

Долгая жизнь, как череда предсказуемых радостей и более или менее лёгких разочарований – это ли не идеал, к которому должно стремиться современное человечество? Конечно, не всё в ней зависит от людей и их действий, но разве смысл человеческой деятельности не в том, чтобы неуправляемого, неожиданного, непрограммируемого оставалось как можно меньше? Жить хорошо и приятно по возможности безоблачной, долгой и насыщенной различными событиями и удовольствиями жизнью – это и есть единственное, доступное нам здесь и сейчас счастье. Такую жизнь называют полноценной.

Проблема, однако, не только в том, что сила переживания некоторых неизбежных событий превышает желаемый уровень. Человеческая природа такова, что эмоциональные всплески со временем начинают соответствовать масштабу радостей и разочарований, так долго оберегаемые от физической нагрузки мышцы испытывают боль от малейшего напряжения.

Первородный грех напомнил о себе сам. В XX веке успехи гуманизма выглядели несомненными, но радость по их поводу словно состарилась. Так, устремившегося к линии горизонта странника однажды перестают радовать мелькающие километровые столбы. Научные достижения не сделали людей счастливее.

Проложенный несколько столетий назад маршрут обнаружил фатальную ошибку в расчёте. Но где её искать? В избранной ли однажды, заведомо ущербной цели, которая была утверждена на эту роль за неимением лучшей? И стоит ли подвергать сомнению её положение, если лучшая цель не найдена? Надёжен ли прогресс в качестве меры успеха или его столь наглядные свидетельства относительны и могут быть истолкованы по-разному в зависимости от избранной цели?

Наконец, столь ли бесспорны плоды просвещения? Оправдали они надежды своих исторических апологетов или сомнения обскурантов, клириков, отчасти самих просветителей, сопровождавшие его рождение, оказались более основательными, чем это казалось передовым людям одноимённой эпохи?

Хосе Ортега-и-Гассет считал, что к середине XV века европейцы утратили живую веру в Бога и, лишь обретя новую веру, смогли преодолеть экзистенциальный кризис и возродились. Этой новой верой, новым откровением стала вера в научный разум, который занял вакантное место посредника между человеком и миром. Испанский философ не уникален, о глубочайшем кризисе европейской цивилизации на рубеже Средневековья и Возрождения писали многие знаменитые писатели и философы.