Надежды, возлагавшиеся на просвещение, были глобальны. Считалось, что научные истины, достигнув разума обитателей дворца и последней лачуги, преобразят человечество, сделают его терпимее, добрее, успешнее, порядочнее и нравственнее. Скупые станут щедрее, глупые – умнее, трусы – смелее. Убийцы перестанут убивать, воры – воровать, лжецы – лгать, подлецы, мошенники и пройдохи раскаются и станут добропорядочными членами общества.

Исповедовавшие эту точку зрения исходили из убеждения, что зло есть продукт и следствие заблуждений и невежества. И это, безусловно, правда. Вернее, часть правды. Религиозные мыслители, вроде Владимира Соловьёва, считали, что разумные истины в конечном итоге совпадают с истинами религиозными, и верили, что Истина единственно своей внутренней силой однажды объединит всё человечество в благе Свободной Теократии. Многоликость зла, способность самых знающих и сведущих творить ужасные злодеяния рассматривалась как временный изъян человеческой природы, полностью или отчасти преодолимый в ходе неуклонного всеобъемлющего прогресса.

Человечество обречено поиску единой цели, даже если эта цель понимается как свободный выбор каждого идти, куда ему заблагорассудится, ибо с самой этой свободой теоретически должны согласиться все. К тому же, помимо идеалов, вызывающих разногласия и распри, существуют проблемы универсальные, порождаемые изъянами мироустройства: стихии, болезни, катаклизмы, бытовые трудности повседневной жизни, – и именно в борьбе с ними успехи просвещения и науки выглядят наиболее убедительно. Правда, и здесь существуют разные мнения: некоторые религиозные сообщества рассматривают болезни как необходимое испытание и в некоторых случаях пренебрегают плодами просвещения – так, например, Свидетели Иеговы при любых обстоятельствах отказываются от переливания крови. Но чудачества подобных маргиналов не принято принимать во внимание.

Просвещение должно было помочь отбросить помехи этому движению и рекрутировать всё большее число людей, солидарных в строительстве свободного общества и испытывающих радость или, по крайней мере, удовлетворение от совместного созидательного труда. Успехи строительства рассматривались как воплощение принципов гуманизма на пути к максимально возможному всеобщему счастью. Заметим, что оговорка «максимально возможному» подрезает счастью крылья. Свобода – понятие, способное объединить людей в борьбе с очередным своим ограничением или изъяном и обрекающее двигаться по бесконечному пути промежуточных полустанков, а в роли счастья в этом случае выступает приземлённое, но относительно конкретное временное благополучие. При таких условиях любое достижение относительно, как и само понятие прогресса.

Меня всегда озадачивали доказательства правоты или ошибочности выбора, апеллирующие «к самой истории»: «История сделала выбор в пользу…», «самой историей отброшены…»

Если теории, концепции, утверждения, взгляды возобладали на определённом историческом этапе, это не доказывает ни их истинности, ни ложности. Это лишь свидетельствует о том, что некое активное меньшинство сумело навязать свою точку зрения относительному большинству, причём отнюдь не всегда единственно силой убеждения. В XVIII и XIX веках многие страны Европы верили в пользу просвещённого колониализма, а в XX веке как бывшие колонии, так и метрополии сочли эти взгляды лживыми и вредными. В начале прошлого столетия некоторые люди в России осознали истину марксизма и атеизма и «огнём и мечом» приобщили её свету миллионы сограждан, но спустя несколько десятилетий вернулись к капитализму и православию.