Единственным исключением был Руссо. В своей диссертации «О влиянии наук на нравы» он писал:
«Государи всегда с удовольствием взирают на распространение среди своих подданных склонности к доставляющим лишь приятное развлечение искусствам и к некоторым излишествам – если только это не влечёт вывоза денег за границу, – ибо, помимо того, что таким путём они воспитывают в подданных душевную мелочность, столь удобную для рабства, они очень хорошо знают, что всякая новая потребность в то же время является для народа лишним звеном сковывающей его цепи… …в самом деле, какое иго можно наложить на людей, у которых нет никаких потребностей?»
Здесь задолго до возникновения информационного общества и поп-культуры – ибо чем ещё являются «доставляющие лишь приятное развлечение искусства?» – предсказана одна из важнейших возможностей злоупотреблений и манипуляций людьми, вкусившими плодов просвещения. Речь идёт не об идеальных гражданах просвещённых европейских стран, какими их хотели видеть теоретики и апологеты просвещения, но о плодах конкретно-исторической реализации этого проекта.
Человек, с трудом вытвердивший таблицу умножения и научившийся по складам читать уличные вывески, действительно лучше – в просветительском смысле этого слова – человека, этого делать не умеющего. Польза таких знаний несомненна до тех пор, пока они точны и достоверны. Проблемы начинаются тогда, когда носитель отрывочных базовых сведений, смешанных с глупой ересью, заполонившей СМИ и Интернет, считает себя вправе высказываться о чём угодно, а демократизм, свобода мнений и политкорректность поощряют его к этому и вынуждают общество считаться с его притязаниями как равноценными любым другим. Ещё одна, даже более значимая проблема сводится к тому, что обязательное образование делает неизбежными искажение и редукцию знаний как вследствие целенаправленного приспособления их к возможностям и требованиям массового реципиента, так и покушений последнего на интеллектуальную деятельность, результатом чего, в свою очередь, становится размывание и девальвация знания как такового.
В XVIII веке относительно немногочисленные недоросли не пользовались популярностью, не имели доступа к редакционной политике газет и журналов и были презираемы неполиткорректными и действительно просвещёнными современниками, которые не стеснялись оценивать их мнения по заслугам. Стандарты образования оставались незыблемыми, и никому не приходило в голову приспосабливать их к возможностям бестолковых учеников.
Однако механизм просвещения плодил последних в возрастающих количествах, и в начале XX века не считаться с ними стало невозможно. Утратив былое смирение, они всё более дерзко заявляли о своих правах и в соответствии с провозглашённой в обществе терпимостью настаивали на уважении к себе и своим воззрениям. Одновременно с этим появление электронных СМИ сделало их мнения и пристрастия доминирующими, ибо в отличие от школ и университетов просвещение в массмедиа изначально сводилось по преимуществу к популяризации взглядов человека-массы; (термин Хосе Ортеги-и-Гассета); и потаканию его вкусам. В XX веке «просвещённый митрофанушка» в полном согласии с духом времени поверил в то, что его суждения не менее правомочны, чем любые другие, и взял реванш за прежние унижения.