С минуту они оба молчали, каждый думая о своем. Анна невольно залюбовалась девочкой и не заметила, как муж подошел и тоже смотрит, а девчушка, закрыв глазки, чмокает, стараясь изо всех сил. Матушка даже вздрогнула, когда он коснулся ее плеча.

– Аннушка, я отца Феофана буду просить, чтобы благословил нам взять девочку. Ты же не против?

– Конечно, проси, – улыбнулась, глядя на младенца, жена.

Девчушка, будто поняв, что речь идет о ней, открыла свои синие глазки и посмотрела прямо Анне в глаза. Не выдержав пристального взгляда ребенка, женщина смутилась, отвела взгляд и снова заговорила с мужем:

– Думаешь – разрешат?

– Наташа тут блажила – сразу сказала: мол, это наша дочка, много радости нам принесет…

В дверях снова показалось улыбающееся лицо юродивой.

– Батюшка Николай, тебе велено на раннюю литургию в Иоанно-Предтеченский придел сегодня идти, а матушке твоей благословили кормить дитё…

Наташа подбежала, накинула на голову шелковое покрывало, словно платок:

– Печалится, ох, как печалится, – закачала она головой, – увидит ли дитя свое… ох, пташка… улетела…улетела…

– Наташа, о ком ты? Где матушка младенчика, что ты видишь? – батюшка протянул блаженной карточку.

– Так матушка кормит доченьку, аль ты не видишь? Да ты ступай, радость-то неси… ждут тебя, батюшка, – замахала руками, взяла протянутую карточку, приложила к сердцу и начала баюкать, раскачиваясь посередине горенки.

– Ох, что с тебя взять-то… блажишь, – батюшка ласково посмотрел на Наташу, на жену, склонившуюся над ребенком, и вышел.

Только за батюшкой закрылась дверь, Наташа запричитала:

– Беречь, беречь тебя надобно, – гладила она открытку, словно успокаивала плачущего младенца, – а как сберечь-то? Как!?

Вдруг она съежилась, будто укрываясь от опасности, замахала руками, вскрикнула:

– Как!? Как в таком пожаре… – на лице блаженной отразился ужас и тут же сменился блаженной улыбкой, – Ангел на крылах вынес…

Анна слушала юродивую и не могла справиться с накатившим на нее страхом… она прижала ребенка к груди, словно им и впрямь грозила опасность. А Наташа тем временем, совсем уже повеселев и успокоившись, подошла к Анне, присела у ног, голову на колени положила. Казалось, затихла, но снова зашептала чуть слышно:

– Сбережет ли, сохранит ли ниточку… вьется, вьется, на клубок наматывается, … береги, не рви ее, ниточку… сплетай в кружево … в узор жизни сплетай, да в клубочек сматывай.

Она заглядывала Анне в глаза:

– Матушка, ты не смущайся… научи дочку ниточку хранить… от дочки к дочке кружево сплетаться будет.

Вдруг поднялась, покрывало шелковое и карточку ей на колени положила:

– Ты завяжи узелок-то на память, завяжи… Ах, ты… руки-то заняты, и все-то вы чем-то заняты… – сама взяла кончик покрывала, завязала узелок.

Отбежала на несколько шагов, погрозила пухлым пальчиком:

– Учи дочку вязать узелочки, учи дочку… – глянула в оконце, – Праздник-то какой сегодня! Благую весть принес Архангел, посланник Божий, Гавриил… И нам, убогим, Господь знамение посылает… Слышите?

И сама запела тихонько, чистым детским голосом:

Маленькая птичка села на окошко…

На окошке – кошка!

Маленькая птичка, спой мне песню звонко,

Пряжу пряли тонко,

Сеть сплетали ловко…

Маленькая птичка, улетай скорее –

В голубых просторах песнь твоя милее…

Взгляд блаженной был устремлен к иконе Богородицы, на губах заиграла улыбка, по щекам одна за другой покатились слезы-росинки. При последних словах Наташа как-то печально вздохнула, голова ее опустилась на грудь. И тут вдруг выгребла из карманов передника пшено, подбросив его вверх, рассыпала по всей горнице. Смеющимися глазами обвела горницу, отряхнула с ладошек прилипшее зерно и заспешила к выходу: