Приняв причастие, девушка открыла глаза, встрепенувшись, вслушалась в хор колоколов… Взглянула на батюшку светлым взором и прошептала: «Простил Господь, уберег дите… благослови меня …»

Батюшка осенил ее крестом, пригладил упавшую на подушку голову:

– Совсем плоха…Пора читать на исход души…

Ночью бедняжка, снова впав в беспамятство, тихо отошла. Наутро дежурный лекарь записал в журнале: «Скончалась неизвестная девица в приемном покое от легочной простуды…»

24 марта 1889год. Васильевский остров.

Храм Благовещения Пресвятой Богородицы.

– В Божий праздник и заря радостная! – Молодой человек в рясе до пят взглянул на розовеющее небо, перекрестился и сошел с крыльца. Тонкий ледок похрустывал под его шагами, вторя тихой молитве. Вот по тропинке скачет любопытный воробей, выискивая то ли крошки, то ли перышко для своего гнезда. Рыжий кот Дорофей притаился и наблюдает.

– Ах, ты хитрец, бестия! – батюшка легонько хлопнул в ладоши. Пташка встрепенулась и отлетела на заиндевевшие ветки сирени.

Оправив рясу, нащупал маленький сухарик в глубоком кармане рясы, достал и протянул на ладошке в сторону поглядывающего черными бусинками воробья. Тот, не долго думая, сорвался с ветки, подлетел, но никак не решался сесть на раскрытую теплую ладонь. Батюшка затаил дыхание и отвернулся; подняв ладонь повыше, ощутил цепкие коготки на пальце. Мгновение. Храбрец получил свою награду: сухарик зажат в клюве. Воробей улетел под крышу иерейского дома.

Дорофей проводил упорхнувшую добычу грустным взглядом и вышел из укрытия.

– Ничего, и у тебя будет праздник – сегодня рыбу дозволено.

Батюшка отряхнул крошки с ладоней и двинулся дальше по тропе, пытаясь сосредоточиться на молитве.

– Господи, спаси и помилуй, раба Божьего… – и, вдруг до него донесся плач.

– Причудилось… Господи, спаси и поми… – плач повторился. Батюшка остановился и огляделся по сторонам, но никого не увидел, кроме монаха Феодора, подметавшего в отдалении дорожки; тот тоже прислушивался.

Плач не утихал. Теперь было ясно: он доносится с дальней скамейки, что стоит почти у выхода со двора… там лежит какой-то сверток. Оба метнулись туда:

– Господи, младенец!

– Подкидыш, – пробасил Феодор.

Отец Николай взял на руки ребенка, завернутого в теплое атласное одеяло.

– Федор, я с дитем в паломническую, а ты беги за матушкой – она знает, что делать. Да, глянь за калиткой: нет ли кого?

– Батюшка, в паломнической не протолкнуться – праздник же! Ступай ко мне в сторожку… – Феодор двинулся к выходу.

– Никого не видать, пустая улица… – из калитки пробасил монах.

– Ступай скорее, приведи матушку …

– Я мигом, батюшка, мигом! А ты иди, – он махнул рукой, уже отмеряя свой широкий шаг, – сторожка-то открыта.

Николай совсем недавно стал отцом не только паствы, но и собственного чада. Бережно понес младенца, поспешая во флигелек, уединенно стоящий в глубине сада. «Может кто–то из паломников отлучился… но оставить дитя вот так…» Ребенок, почувствовав ласковую руку, притих. Батюшка приподнял кружевной уголок покрывала и был изумлен голубизной смотрящих на него глаз; розовый ротик почмокал и растянулся в улыбке. «Какое милое дитя…»

– Господи, что же это такое? … в такой день… что же с нами происходит …

Неожиданно как из-под земли перед ним выросла юродивая.

– Ой, дитятко! Батюшка, это твое дитя… – счастливо улыбаясь, пролепетала стоявшая на дорожке блаженная Наташа.

Подойдя под благословение, протянула свои пухлые ладошки и склонила голову:

– Благослови, батюшка. Хорошее дитя – девочка, много радости тебе принесет, – вещала Наташа.

– Благослови тебя Господь, чадо…– он перекрестил склоненную голову. Теплые ладошки поймали сложенную в троеперстие руку, Наташа приложилась губами к кресту на поручах.