– Перстень-то пошто не надел? – спросила она, весело глядя на него.

– Ты, Наташа, меня с отцом Василием спутала, он протоиерей и у него дочка, а я еще не в звании…

– И ничего я не напутала, и Егорушку твоего помню… – она пристроилась рядышком и вприпрыжку проводила до самой сторожки:

– Молитвами отец наших… – перекрестясь, открыла дверь, пропуская вперед священника.

Вошли в маленький коридорчик: в углу дворницкий инвентарь, а дальше дверь в горенку, больше напоминавшую тесную келью.

Жилище монаха было весьма скромным. В красном углу мягкий свет лампады освещал лик Богородицы. Широкая лавка с чуть поднятым изголовьем служила ложем, постелью – единственное лоскутное одеяло, памятка о матери; над лавкой полка с нехитрой утварью, у небольшого окошечка – стол из широкой доски на крепких ножках, на нем кувшин с водой, стопка книг и тетрадей, чернильница и несколько перьев; под столом – табурет.

Наташа перекрестилась на красный угол, поклонилась в пол:

– Боженька, помилуй мя! Матушка Божия, благослови! – повернулась к батюшке, в детских глазах – радость, улыбается.

– Ты доченьку-то на стол положи, вот и матушка на пороге…

В открывшейся двери показался милый сердцу силуэт: в наскоро накинутом платке Аннушка почти вбежала, за ней втиснулся Феодор.

– Матушка, душенька моя, возьми младенчика.

Как только Анна взяла ребенка, он снова разразился плачем. Положив младенца на стол, она ловко развернула одеяло; под ним оказалось красивое шелковое покрывало и … почтовая карточка. Она недоуменно протянула ее мужу.

– По всему видать, из благородных, – ласково шептала молодая женщина, стараясь успокоить плачущего ребенка; распеленала – освободившиеся маленькие ручки и ножки тут же пришли в движение.

– Девочка. Какая шустрая…

– А я что говорила?… – Блаженная помогала Анне управиться с ребенком.

Анна ловко обтерла младенца мокрой салфеткой, завернула в чистые, принесенные с собой, пеленки и приложила к груди, присев на скамью. Маленький ротик с жадностью припал к упругой, полной молока груди.

– Какая ты, однако, сильная, – залюбовалась она девочкой, – ничего, молока хватит и на двоих. Как же ты одна-то осталась?

– Пойду Феофанушку извещу… – Наташа, убедившись, что каждый занят своим делом, направилась к выходу. Иеромонах Феофан с благословления настоятеля распоряжался в недавно открытом при храме приюте для детей-сирот.

Хлопок входной двери, затворившейся за юродивой, прервал раздумья Анны. Она посмотрела на мужа: тот держал в руке карточку и растерянно глядел в окно вслед убегающей вещуньи.

– О чем это она? – Анна кивнула на дверь, за которой скрылась блаженная. Наслышана была про юродивых и в тайне немного побаивалась Наташи.

Николай наклонился к окну, чтобы получше рассмотреть покрывало и открытку. Он взял в руки струящуюся шелковую ткань небесного цвета: на одном из углов вышит вензель: «СВ», а в середине буквы «С» вырисовывалась изящная «Е».

– Здесь вензель вышит, наверное фамильный, – поделился он своими открытием с женой. – Три буквы эс, вэ и е… Открытка, скорее всего, индивидуального заказа… Знаешь, модно нынче собственное имение на карточке печатать. Смотри, Аннушка: красивый сквер с фонтаном и прогуливающимися парами, а в отдалении виднеется дом, на замок похож.

– Может еще найдется ее мамочка… – вон, какая малютка ухоженная: пеленки, даже испачканные, духами пахнут…

Отец Николай повертел открытку: ни названия местности, ни владельца поместья не было обозначено, только в расчерченных для письма строчках неуверенной рукой написано: «Крещена Серафима. Дщерь Сергеева».

– Здесь надпись: Крещена Серафима. Аннушка, похоже – не найдется ее мамочка…