Узелки. Серафима Татьяна Ботанова

Дуняша

(вместо предисловия)

Канун Благовещения 1889 год. Санкт-Петербург

Васильевский остров.

Дуняша прижимала к груди с каждой минутой тяжелеющий сверток.

– Крошечка ты моя, погоди, потерпи маленько, сейчас уж скоро, – она с опаской смотрела на большие дома, широкие улицы… А вот и река… каменный, с узорчатой оградой, мост… Проехали по мосту, а где же остров-то? Кучер оглянулся:

– Ну, вот тебе остров Васильевский, а дальше-то куды?

– Так к барину, графу Василевскому, аль к Эрнесту Васильевичу, – Девушка растерянно смотрела по сторонам. Казалось, со всех сторон на нее надвигались страшными глазницами громады зданий.

– Сказывай, какая улица, тут все дома барские… – Ванька недавно работал на извозе, но чувствовал себя завсегдатаем.

– Так сказывал – на острове… а тут целый город…

Ванька смотрел на деревенскую, замотанную в шаль молодуху: «Едут, ничего не знают, а денежки-то небось припрятала»

– Все, девка, слазь – некогда мне с тобой лясы точить. Давай плати. – Он остановился на углу 8-й линии и Малого проспекта.

– Я же уже платила, – Дуняша достала припрятанный узелочек со своими девичьими сбережениями: добрый барин то на бусики, то на платочек даст, а она копила – хотела сапожки лаковые… вот как теперь пригодились! Отсчитала три копеечки, остальное спрятала на груди.

– То при посадке, а теперя на месте, – отвел жуликоватые глаза извозчик. Подсобил молодухе, обхватившей двумя руками младенца, слезть с повозки, подал ей узелок.

– Вон там будка городового, видишь: дядька в форме ходит – он те подскажет… а у тебя докУменты есть?

– Какие? ты что? … мы погорели…

– Без документов он тебя в участок заберет! А ребенок-то чей?

– Говорю же тебе: погорельцы мы….

– Ой, девка, плохи твои дела: как пить дать заберут. – Ванька с чувством выполненного долга подтянул потуже кушак, забрался на облучок.– Прощавай! Но-о-о! Пошла, родимая…

Колеса уходящей повозки застучали по брусчатке. Дуняшка осталась стоять посреди улицы. Мелькали редкие прохожие, никто не здоровался…

– Вечерние новости! Вечерние новости! – пробежал мальчишка.

Дуня увидела, как дядька, которого извозчик назвал городовым, повернулся в ее сторону. Еще и правда заберет… отвернулась и двинулась прочь… подальше…

Неподалеку виднелись купола церкви. Скорее туда! Но устала, ноги не держат… Решила зайти во двор – передохнуть, однако дорогу ей преградил детина в кожаном фартуке:

– Ты к кому?

– Я барина ищу, Эрнеста Васильевича…

– Тут нет такого. Адрес знаешь?

– Не знаю… – девушка посмотрела в лицо детины, из-под лакового козырька на нее смотрели добрые глаза.

– ТемнАет уже, где ночевать-то будешь? – гулко прозвучало в ушах.

– Не знаю… мне бы дите покормить … в тепло, – у Дуняши все поплыло перед глазами.

– Ой, девка, пойдем… – крепкая рука дворника поймала ее под локоть, – в каптерке переночуешь… У тебя деньги-то есть? Да ладно уж – нешто не люди мы? Иди за мной… – мужик направился вглубь двора; девушка, пошатываясь от усталости, двинулась следом.

– Давай, проходи, у меня тут кипяточек есть. Ребятенка-то успокой, титьку дай…

– Не кормлю я, мне всего шестнадцатый годок…

– Не боись, я тебя не трону. У меня дочка – такая же дурочка, как ты… Меня Прохором кличут, а ты чья будешь?

– Я, Дуняша, у графа Василевского в имении жила…

– У графа, говоришь?

– Ага. Сперва в комнатах помогала, потом вот нянькой, а теперь –не знаю… Куда мне? Усадьба сгорела… Я выскочила… дите схватила, тут вот молочко от кормилицы… – мысли у Дуняшки путались. – Нужно покормить же…– Она размочила в молоке припасенный хлебный мякиш, закрутила в тряпочку – младенец успокоился, посасывая хлебушек.

– Меня граф сироткой подобрал, в дом пристроил. Уже три года тому… Мои-то мамка с тятькой угорели, а я в сенках спала – Господь уберег… Хороший барин: сам-то он по службе уехал, а сосед Эрнест Васильевич приезжал, навещал… он тут на острове живет… и где этот остров? На реку смотрела – не видела острова… Извозчик высадил: вот те остров, а где?

– А фамилия как у этого Эрнесту?

– Да я и не помню – не русская. Он тоже на службе, у него имение с нашим рядом…

– Так чего ты, дуреха, не туда, а в город-то подалась?

– Так там, это… Степка… он нехороший… лезет… боюсь… Ты меня не мучь, дяденька… Ох, и натоплено у тебя, душно…

– Да у тебя никак жар? – Прохор подошел, глянул на девушку: глаза затуманены, щеки горят, на лбу испарина.

– Нет-нет, дяденька Прохор, это я устала, а трясет меня, потому как я озябла… Хорошо, вот кофту и шаль успела схватить… Я тут для ребеночка сберегла – это карточка, хозяин прислал жене своей… Дяденька, ты меня не гони… у меня копеечки есть…

– Девка, а если у тебя заразная кака болезнь? Я работу не хочу терять, тебе в лазарет нужно…

– А дите? Как же малютка без меня? – Дуня привычно пеленала младенца.

– А какой толк от тебя, если ты не кормишь? – Прохор задумался. Он посмотрел на красивую карточку, на богатое одеяльце ребенка. «Не врет, похоже, про графа…»

– Как, говоришь, графа величать?

– Сергей Александрович…

– А дите, значит, графское?

– Да-а, а ты чего удумал? – Девушка из последних сил рванулась к двери.

– Куды, дуреха, сказал же: не обижу… Тебе в лазарет нужно, а ребенка, чтобы не помер с голода, пристроить надобно… Я что подумал: вот на карточке этой имя напишем и отдадим в приют, а как твой граф найдется, аль сам будет искать – то все и образуется.

– Ты что, дяденька – в приют? Нет, я из деревни потому ушла – полицай грозился в приют ребеночка отдать…

– Так ты что же? Украла дите? – Прохор сел на лавку. – Документы у тебя есть?

– И ты про документы… – Дуняша совсем обессилев, опустилась на приступок у порога.

Прохор подошел, взял ребенка: на него смотрели, словно васильки в поле, глазки…

– Глазищи-то! Ты что-то совсем ослабела, едва на ногах стоишь… Он поднял ее, усадил на лавку.

– Как крещен младенец?

– Симочка, Серафима… барин? Вы? – Дуне вдруг послышался голос барина… Это его ласковая рука гладила ее по голове… – А мы вас искали… горим, горим… Симочка…

– Все ложись, вот постелил тебе…– Прохор уложил вконец обессилившую Дуню и притихшего младенца на широкую лавку, заботливо укрыл лоскутным одеялом, – о-ох, в лазарет надобно…

Прохор когда-то ходил в церковно-приходскую воскресную школу и был обучен грамоте. И хотя он где попало ставил «ять», слыл грамотеем, а потому произведен в старшие дворники и был человеком уважаемым. Он отвечал за порядок во внутреннем дворе и прилегающих улицах своего квартала. А еще – вел учет всех работ во дворе. В подчинении – три дворника, да еще в четырех парадных сидели вахтеры, а это аж семь человек! Кроме того, старший дворник должен следить за тем, чтобы не было больных и бродяг, о коих обязан был сразу докладывать городовому. Величавую гордость испытывал, доставая для особо важнецких записей настоящий чернильный карандаш, подаренный на Рождество барыней из второй квартиры.

– Сейчас напишем, а завтра отправлю: тебя в лазарет, ребенка – в приют.

Девушка бредила: «Барин, вы возьмите… не трожь меня, Степка, ты гадкий, я барину пожалуюсь… горим!»

Прохор взял карточку, карандаш, посмотрел на мечущуюся в бреду девушку: «Где ты, дочка? Не уберег я тебя… и мамку твою не уберег…» Пригладил бороду, устроился поудобнее за столом: «Может, барин и отблагодарит, что приютил вас, горемычных… Бог даст, и мою дуреху – Марусю – кто пожалеет, без крова не оставит…».

Вооружившись карандашом, послюнил его и на обороте красивой карточки, где были линейки для письма, начертал: «Крещена Серафима. Сергеева дщерь»

– Вот незадача! Фамилию-то так и не сказала… Дуня, а фамилия-то как будет? – девушка только простонала в ответ.

Прохор положил карточку на стол, загасил лампу и вышел из каптерки: «Утро вечера мудренее. А сейчас пора к воротам – служба». Он тихонько прикрыл за собой дверь.

Дуняша проснулась от детского плача. «Где это я? Ах, да, Прохор … в приют… нет-нет только не приют» Перепеленала ребенка, накормила остатками молока…

– Симочка, деточка, разве Сергей Александрович простит меня, что не уберегла тебя… Да как же в приют? Меня граф в приют не отдал, как же я его дите отдам… Здесь церковь недалеко, сегодня праздник… там Боженька о тебе позаботится… Вот я тебя умою, а это покров твоей матушки, подарочек барина… И карточка… дядька тут написал похоже имя твое… В приют! Ишь чего захотел! Вот ты какая умница, тиш-ш-ш… что же это ты такая тяжелая стала?… Ничего… Боженька тебя сбережет… – она выскользнула из каптерки. Во дворе никого, тишина… Ворота открыты… Небо уже посветлело, скоро и зорька… А вон и колокольню видать…

Дуня, пошатываясь, двинулась по пустынной улице. Временами казалось – земля уходит из-под ног… Она останавливалась, прислонившись к стене, потом шла дальше. Вот и церковная ограда, вдали монах подметает дорожки… «Увидит тебя, зорьку ясную, тише… тут лавочка… простите меня, Симочка… Сергей Александрович…». Дуня положила дитя на скамью и вышла за ограду… спряталась за столбик… услышала как заплакала деточка… Видит: и монах прислушивается к плачу… Хватаясь за ограду из последних сил, Дуняша отошла подальше, повернула в какой-то двор и упала. В сознании мелькнуло: «Теперь Боженька позаботится… мамочка… тятечка… родненькие»

Прохор вернулся из булочной: «Как же это я ворота не запер? Кажись, тишина… Зорька занимается – хлеб разнесу по господским квартирам, покуда теплый, тогда пойду уж будить деваху… как она там?» Он разнес хлеб и пошел к себе в каптерку; во дворе уже подметали, подъехала молочница. «Вовремя»… Взял лишнюю крыночку молока: «Чем дите кормить будет… спит, не заботится…»