– Пустите меня! – потребовал я, пытаясь освободиться от хватки Лираз, которая всего лишь тремя пальцами удерживала меня на месте.

Улыбнувшись, она прихватила рубаху оставшимися двумя пальцами.

– Мне вовсе не хочется применять силу, – попытался я произнести как можно более угрожающе.

– И правильно, – засмеялась она.

Только она не знала, да и не могла знать, что, что бы там ни говорили тренеры курсов самообороны, лучшую практику поведения в подобных случаях дает именно съемка свадеб.

Сколько раз меня пытались отодвинуть в сторону, преградить мне путь или ухватить за рубашку, чтобы попросить сфотографировать стол, горшок с цветами, ребенка, бабушку, бабушку с ребенком на фоне горшка с цветами, невесту, жениха, маму невесты, улыбающихся подружек невесты, раввина…

Бросив на Лираз быстрый взгляд, я нацепил на лицо самую вежливую, самую поддельную улыбку, на какую только был способен (предназначавшуюся обычно моим напыщенным дядьям), и, как на уроке, выученном в студии Пини, сдвинул левую ступню вправо и, отведя колено назад, почти прислонился к Лираз. Вынудив ее таким образом отклониться, я резко отступил назад и освободился от захвата, глядя на Лираз торжествующим взглядом, которого мне не удалось скрыть, несмотря на все мои старания. Что бы там ни говорили инструкторы по рукопашному бою, есть ситуации, научиться побеждать в которых можно лишь проведя многие ночи в Ореховом саду[4].

Надо, однако, заметить, что ни разу во время этих ночей мне не приходилось иметь дело с огромной, пахнущей потом мужской лапой, нанесшей мне сзади такую оплеуху, что я, потеряв равновесие, налетел на Лираз, инстинктивно выставившую вперед обе руки и ногу и, словно опытный танцор, заключившую меня в объятия, спасая тем самым от неловкого и, надо полагать, весьма болезненного удара о ближайшую стену.

– Вот видишь? – Теперь торжествующая улыбка играла на ее лице. – Говорила я тебе, что никуда ты не пойдешь.

– Ну что, тапир, ты еще здесь? – спросил Амихай, который, глядя на свою руку, пытался сообразить, как это удар, который он называл «дружеским подзатыльником», чуть не отправил меня в лазарет.

Я так и не смог понять, почему «проблемным довеском к семье» называли Яару, тогда как эта роль изначально предназначалась громоздкому и неповоротливому Амихаю.

С его вечными шортами цвета хаки, сандалиями Roots, которые он не снимал даже зимой, и плечами, от рождения предназначенными для переноски огромного рюкзака и двух канистр с водой, Амихай вряд ли мог стать кем-то, кроме экскурсовода.

А еще у него была куча черт, к которым я так и не смог привыкнуть: угрожающие шуточки, привычка поглаживать окружающих мужчин по интимным местам, склонность называть людей именами животных и полное безразличие ко всему, кроме него самого. Я ломал голову, пытаясь ответить на вопрос: почему мама так невзлюбила Яару, когда перед глазами у нее был столь очевидный (может, чересчур очевидный, спрашивал я себя) объект для упреков.

Декла встретила Амихая на каком-то курсе в Университете Бен-Гуриона, и спустя всего три недели после первого свидания уже притащила его к нам на ужин. В то время никому и в голову не могло прийти, что их отношения зайдут так далеко.

Он жил в Беэр-Шеве, а она – в Хайфе. Ей было двадцать три, а ему – без пяти минут тридцать. Он зарабатывал на жизнь случайными экскурсиями, а отец терпеть не мог мужчин без постоянного заработка.

Если вам и этого мало, могу добавить, что при первой встрече с отцом Амихай, протянув ему свою огромную лапу, выпалил: «Ну, дай пять, медведь ты этакий!»

Однако он сумел удивить всех и прежде всего, как мне кажется, самого себя. Меньше чем через год он оставил юг, поселился с Деклой рядом с нашими родителями и получил степень бакалавра в Хайфском университете. А когда мама осторожно намекнула Декле, что «он вполне ничего, но как насчет устойчивого дохода», Амихай добился того, что его приняли на работу в Израильское общество охраны природы, где он и трудится по сей день.