– Пророк укрепит меня и даст мне силы! Он поможет мне!

Среди ее бормотанья были вполне осмысленные куски. Арунидис расслышал:

– Кенлар, ты должен знать! Они скрывают это! Скрывают! Пророк был магом! Был Связующим! Мне об этом написала сестра. А потом я прочитала то же в книгах, которые у нас запрещены. Он был красивый и добрый! Мне известно его имя – его звали Хос!

Ересь! Никто не знает, как звали Пророка и Спутников! Они считали себя запятнанными, недостойными того, чтобы их имена сохранились в истории!

Арунидис открыл рот, чтобы возразить, но заставил себя промолчать.

– Его имени почти никто не знает, – продолжала шептать Гиата. – Даже маги! Кроме, может быть, всего лишь десятка человек во всем мире!

Юноша пораженно застыл, лицо его окаменело, глаза посветлели, сделавшись прозрачными, как лед.

Затем, он моргнул, длинно выдохнул и, положив ладони на дверь, тоже приник к окошку, шепча еретичке слова, исполненные теплоты и благодарности.

– Дайте мне, пожалуйста, вашу руку, госпожа Гиата! – мягко попросил он.

После некоторых колебаний, Гиата Галиччи протянула в окошко руку. На запястье виднелись следы кандалов, кончики пальцев покрывала засохшая кровь. Кенлар Бьоргстром осторожно обхватил ее кисть своими ладонями и поцеловал, прося прощение – непонятно за что. Уж он-то не был перед ней ни в чем виноват.

– Зачем, зачем вы не подождали, пока мы вернемся? – вздохнул он.

– Затем, что не хотели, чтобы кому-нибудь пришло в голову связать и вас с этой книгой. – Она погладила его руку. – Я думаю, тебе понятно.

– Да. – Кенлар Бьоргстром снова вздохнул, потом, помолчав, добавил: – Он… умер. Тот, кто на вас донес. Двоюродный брат вашего мужа, Эрмосо.

– Он мучился? – с надеждой спросила ведьма.

– Думаю, что нет. Его смерть была быстрой. Ему перерезали горло кристаллическим лезвием.

– Жаль. – Гиата Галиччи испустила разочарованный вздох.

– Нет. Это недостойно вас, госпожа Гиата, желать другим мучений. Недостойно человека. Ни в каких обстоятельствах, даже в ваших.

– Ты не на моем месте. И не дорос до того, чтобы учить меня жить.

– Нет. И все же – не отягчайте свою душу ненавистью к мертвым.

Она, как и в начале их встречи, рассмеялась. На этот раз в ее смехе безумия было больше, чем язвительности и злости.

– А Анцлето Дзинтани? – спросила она.

– Мне кажется, он не заслужил, чтобы за ним пришла смерть.

– Вот как!

Гиата Галиччи замолчала. Какое-то время Арунидис слышал лишь ее хриплые тяжелые вдохи.

Кенлар Бьоргстром снова заговорил – он рассказывал о городских новостях, о своих друзьях, жене и новорожденном сыне…

– Я рада, что ты пришел, – прошептала Гиата, и Арунидису показалось, что она сглотнула слезы. – Вы – единственное, что у меня осталось в этом мире… Ты ведь увидишь Антаньо?

– Да, – ответил юноша.

– Передай ему – я не жалею. Передай – мы все-таки прожили с ним неплохую жизнь.

– Я сделаю все, что вы попросите. Я обещаю.

После Арунидис повел Кенлара Бьоргстрома дальше по коридору – к камере Антаньо Галиччи. Они снова разговаривали через окошко с открытой металлической створкой. Антаньо вел себя иначе, чем его жена, он казался более мягким и кротким. Он обрадовался приходу Кенлара и, не в силах сдержать слез, какое-то время молча всхлипывал, утирая слезы грязным рукавом своего убогого рубища, из которого вылезали грубые нитки.

– Понтифик и Великий инквизитор признался, что ему не нравится меня пытать! – сказал Антаньо после того, как немного пришел в себя. – Не нравится, но приходится. Он заявил мне: «Долг перед государством и обществом важнее долга перед дружбой».

Кенлар Бьоргстром в ответ нахмурился: