Освобождение от пут Недо-я, от владений и желаний выводит за пределы и жизни, и смерти – возвращаясь домой ты пребываешь в покое блаженства (Вуньо) – совершенства дома души. Врачеванье сей болезни лечит свет Сознания в осознании собственной природы: нерожденной, незатронутой, величественно Божественной субстанции. Тот, кто осознал совершенство природы сути, наполненной нектаром (медом) неисчерпаемым44, тот не блуждает более в кандалах шипа сна, не перерождается от жен коварных, а пребывает радостно в палатах Всеотца, становясь эйнхерием или валькирией. Будь бдителен и добр45 (субстанциональность), если омелу пропустишь, принизишь, будешь с роком бороться, значит оторван ты от кормящей матери Аудумлы и ждет тебя прах из хвори в палатах Мокрой Мороси.
Обвинительный приговор
Ты приговариваешь себя неведением, гордо оплачивая приют для фантома из рыбьих голосов и птичьей слюны, уходя в миры эскапизмов и интроекций сказаний фрагментарной роли само-изгнанного с поля боя.
Осколками разбитых волн
Исполнен приговор конвоя двух голов
Где понимание – твой смерч из опухоли
раскормленных гробов.
Вкушая мести сладостный покров,
войною поверенный движешь меч
к борьбе за трон.
Развеет оправу жаждущего обуянного блага – в бою за власть над тайными врагами – себя лишь одного увидишь, себя лишь одного узнаешь.
Оплакиваешь то, что потерял, взметнув на небо небывалый страх,
Не в мудрости оковы обладания – их время жала старости расточает пред конвоем призрака сговора голодного мычания.
От боли мечется гонимый рока, помыслив плоть из праха царством вездесущим, желудь духа (сердце) от костра доселе стерегущим.
От боли стонет, желчью воет – росою смерти (кровь) очарован, повеет ветер исступленно, развеяв гвоздь на стане ослепленном.
Отравы не сыщешь, представ перед Богом,
Скрипя зубами вздрагивая, внемлешь речи разодранной пасти под натиском топи конвоя
Сжимая яды смелости, усладу разменял в пропаже под разрывами страстей
Раздуто-пестрая свинья, не зная срока отлучения от роя вожделенья
Бродит, захлебываясь трупным пребыванием по краю сонного шипа последнего забытого
пристрастием прибоя сумрачного помраченья.
В обольщении необузданной природы йотунской утробы роешь ямы на погибель жерди, что норнами начертана, душат слепца веревки материального плена, где, кидаясь на формы, истощается, пресыщаясь и снова пускаясь в поиск блуда для страстей и трона мысли, смягчая иллюзорно страданья, их насыщает. Блуждаешь по темницам пещеры, не способный взмахом крыла укрыться и взмыть к пробужденному духу, что Одрерир хранит для слагающего слово Все-Бытия само-истерзанного Бога, для дитя священной бездны, познавшего природу мудрости и непрерывного пребывания в истинной природе бытия без хвори грез в шипе непокорного сна, где смертный час есть позабытое дыхание Отца.