«Что такого, – думал он, – не я первый, не я последний». Папенька, узнав о его связи с горничной, только улыбнулся и ничего не сказал. И всё-таки Николаю в этот день было явно не по себе. Даже заглядывая в глаза Туанетт, он представлял, что она осуждает его и взглядом говорит: «Вы и со мной так можете поступить, ведь я же сирота!»

«Нет! – думал он про себя. – Как бы ни сложилась моя жизнь, я ни словом, ни взглядом не посмею опорочить это высокое чувство!»

Толстому доставляло удовольствие, когда кузина что-нибудь читала вслух. Пристроившись сбоку, он любовался ею и мечтал, как они будут жить вместе. Правда, с тех пор как маменька заметила их отношения и поняла, что это серьёзно, она с неодобрением стала смотреть на его увлечение и даже пыталась говорить с ним на эту тему, но, видя его решительность и возмущение, замолкала, однако мнения своего не переменила.

«Да, она бедна и сирота, – думал Николай, увидев её распахнутый, радостный взгляд. – Она любит меня, и красивее, нежнее никого нет в мире и не будет для меня. Разве у нас не хватит денег? Я буду офицером. И Таня утверждает, что она, кроме меня, ни за кого не пойдёт замуж, а ежели архиерей не позволит, то уйдёт в монастырь. И верю, может так поступить, зная, сколь решительна и тверда она в своих поступках».

– Туанетт, вы заметили, какой сегодня изумительно волшебный день: все деревья словно в брильянтовых шапках, глаз невозможно оторвать, – входя в залу, произнёс Николай. – Может быть, прокатимся на санках?

– Я с вами, дорогой Николя, готова ехать хоть на край света, но сейчас у меня нет настроения.

– Что-то произошло, Туанетт?

– Нет-нет, милый, просто мне очень и очень грустно!

Переживать Татьяне Ёргольской было отчего. После смерти маменьки отец отказался от неё, и с четырнадцати лет, разлучённая с родной сестрой Елизаветой, она оказалась в семье графов Толстых. Её приняли как родную. Их сын, граф Николай, влюбился в неё, она ответила ему взаимностью и ничего не могла поделать с собой. Ей никто не был нужен, кроме него, хотя она и понимала, что маменька Николая не разрешит им соединиться. Всё было хорошо, пока не грянул гром. Утром, как только её сын ушёл на службу, графиня Пелагея Николаевна пригласила Татьяну в малую гостиную. Усадила около себя и сообщила, что её сватает господин Говоров и просит её руки:

– Хочу заметить, сударыня, вы уже девица взрослая, и прошу вас не отказать ему. Я понимаю, что вы неравнодушны к моему сыну Николаю и он по своей молодости увлечён вами, но я никогда, подчёркиваю, никогда не дам согласия на ваш брак. По этому, пожалуйста, прислушайтесь к моему совету.

Ёргольская, не смея возразить графине, поднялась с кресла и вышла из малой гостиной. Татьяна давно поняла, что Пелагея Николаевна не позволит им обвенчаться и терпит эту связь только потому, что они живут одной семьёй. По взгляду, брошенному падчерицей на неё, графиня поняла, что она намерена спорить с ней и вряд ли даст согласие на брак с господином Говоровым, да и Николенька будет возражать. В глубине души она понимала, что неправа, пытаясь их разлучить, но в то же время видела: они на грани разорения, да и в обществе этот брак одобрения не получит! Если бы ещё муж Илюшенька не был такой филантроп.

– А то чистой воды филантроп, – повторила она недавно услышанное новое слово о доброте дорогого супруга, которое ей очень понравилось.

Как он ни пытается свести концы с концами, ничего у него не выходит, да и управляющий Плетнёв – тот ещё плут. И сам Илюша это замечает и не раз говорил ей об этом, но как только с ним встречается, то стесняется в глаза правду сказать, а тот убеждает графа и врёт как сивый мерин, что всё в порядке и якобы будет ещё лучше.