Служители зашептались. Шедар скрестил руки на груди. Его поза, исполненная презрения, кричала: «Перед тобой злейший враг!» Но Альхара твердил, что в Ракшаде шабире ничто не угрожает. Кстати, где он? Малика посмотрела по сторонам. Её провожатый шёл вдоль дальней стены, скользя ладонью по письменам. Ни помощи, ни поддержки от него не дождёшься.

— У тебя дерзкий голос, — прозвучало из толпы.

— Это плохо?

«Ты стоишь как воин». — «В тебе клокочет злость». — «Нет страха и смирения». — «Увидимся завтра».

Они надеются, что за ночь она наберётся ума, а утром придёт и ляжет перед ними?.. Они не глупы, чтобы на это рассчитывать. Что-то пошло не так. Какую ошибку она допустила?

— Мы не увидимся, — сказала Малика. — Ни завтра, ни послезавтра.

— Почему?

— У меня есть преимущество перед вами. Я вижу ваши глаза, а вы мои — нет. В ваших глазах я вижу обман. Чем я вам не угодила?

— Женщина должна молчать, — откликнулся Шедар.

Так вот в чём дело…

— Кто так решил?

— Всевышний.

— Я шабира. Ты не в курсе?

— Вот и беседуй с хазиром. Наедине. В присутствии других мужчин ты должна держать язык за зубами. — Шедар погрозил служителям пальцем. — А я говорил, что женщину нельзя пускать в храм.

Похоже, она всё испортила. Вдруг на помощь пришла память. Перед внутренним взором возник Авраас. В ушах прозвучал баритон Праведного Отца.

— Всевышний! — крикнула Малика, запрокинув голову. — Если я должна молчать — лиши меня голоса.

Эхо взлетело к куполу. Птицы захлопали крыльями, по стенам заметались тени.

Выждав несколько секунд, Малика пожала плечами:

— Он хочет, чтобы я говорила.

— Ты мне не нравишься, — сказал Шедар.

— Ты мне тоже, но я ведь терплю. Если бы Всевышний хотел, чтобы все женщины выглядели одинаково, — создал бы их без лица. Если бы Он хотел, чтобы женщины молчали — лишил бы голоса. Зачем исправлять то, что сотворил Бог?

— Довольно! — донеслось от двери в конце зала.

Служители расступились. При виде Иштара у Малики отлегло от сердца. С хазиром шли Альхара и сухопарый длинноволосый человек в фиолетовом балахоне. На лбу татуировка в виде сложного узора. На голове серебряный обруч, украшенный лунным камнем. Верховный жрец…

Альхара направился к стене, намереваясь закончить прерванную молитву. Заскользил ладонью по письменам. Верховный жрец замешкался возле служителей.

Иштар приблизился к Малике:

— Так нельзя разговаривать с мужчинами.

— А со мной можно? — прошептала она. — Я нахожусь в чужой стране. Я уважаю ваши традиции, хотя не понимаю их. Кроме уважения, ничего от меня не требуйте, тем более покорности. Это ты, хазир Иштар Гарпи, должен был предвидеть, с чем столкнутся твои люди… Почему здесь Шедар?

— Потому что он здесь.

— Я думала, что ошейники носят только ракшадки, — сказала Малика, глядя на терновый ошейник на шее Иштара. Из ран сочилась кровь.

— Вырабатываю привычку никогда не опускать голову.

— Ты похудел. Тебя не кормят?

— Тебя, похоже, тоже не кормят. Ты еле стоишь.

— Мне плохо от ваших благовоний.

— Привыкнешь. — Иштар обернулся к верховному жрецу. — Хёск! Пора приступать.

Малика насторожилась:

— К чему?

— К ритуалу посвящения в веру.

— Что?

— У шабиры должно быть имя, — произнёс верховный жрец.

— У меня есть имя!

— У шабиры должно быть ракшадское имя.

Малика посмотрела на Иштара. Он кивнул:

— Только так.

— Начну с конца, — заговорил Хёск. — На коронации хазира ты будешь держать тиару обеими руками. У человека одна чистая рука — правая. Поэтому мы проводим ритуал очищения левой руки. Через него проходят все шабиры. Чтобы провести ритуал очищения, нам надо знать твоё имя, данное не родителями, а Богом. Это ещё один ритуал. Но ты не услышишь своё имя, пока не примешь нашу веру.