Когда Кощеев начал раскладывать курицу с рисом по тарелкам, я не выдержала и вслух озвучила то, что грызло меня изнутри, как таракан на кофеине:

– А ты когда на мальчишник-то свалишь?

– Сейчас тебя накормлю – и пойду, – поставив передо мной тарелку, Дима сел напротив и принялся за еду, как будто не собирался предавать меня с толпой шумных оборотней и ведерком пенного.

– А праздновать где будете? – продолжала я допрос с пристрастием, ковыряя вилкой рис, как будто от этого он становился менее бесполезным. Потому что, ну, жевать я явно не собиралась – аппетит оставил меня без прощального письма.

– На Трёхе. В замке оборотней, – сказал Дима и впился в курицу с такой страстью, что я на мгновение почувствовала себя лишней в отношениях между ним и его обедом.

Я нехотя поклевала немного риса. Курицу игнорировала – не из принципа, а просто потому, что она смотрела на меня слишком мясисто. А ещё потому что сидеть за одним столом с объектом своих грёз и пытаться есть, когда желудок скручивает от ревности и неопределённости – это спорт высших достижений.

Кощеев доел, бросил взгляд на мою почти нетронутую тарелку и нахмурился, как будто курица была его лично выращена, выкормлена и эмоционально вложена.

– Варя, ты чего, в вегетарианство подалась?

– Нет…

– Тогда курицу почему не ешь? – прищурился он так, что я внутренне приготовилась к экзамену. По всей строгости.

– Не голодна…

– Ну вот, началось, – тяжело вздохнул внук сказочного злодея, задумчиво барабаня пальцами по столу. – Ты хочешь, чтобы я остался?

– Нет! – выпалила я слишком быстро. Ошибка новичка.

– Тогда ешь, – отрезал он, как приговор. И сидел, смотрел, пока я не начала жевать как минимум с видом на хорошее настроение. Хотя еда у меня во рту напоминала картонную коробку, промокшую под дождём.

Когда я кое-как проглотила половину (по ощущениям – кирпич), Дима встал, наклонился и чмокнул меня в макушку.

– Постараюсь вырваться пораньше, – прошептал он на ухо, и мне захотелось сказать что-то вроде «не надо», но вместо этого я послушно кивнула, как котик, которого погладили.

Он ещё раз мягко провёл рукой по моим волосам и исчез. В буквальном смысле – растворился в воздухе, как облачко дыма от спички.

Я посидела ещё минуту-другую, потом демонстративно прикрыла свою тарелку другой, запихнула всё в холодильник и с чувством выполненного долга нырнула на диван.

У меня выходной. А значит, я имею полное моральное право на ничегонеделание и полный хардкор – сериалы, чипсы и абсолютное счастье.

На экране уже начинался «Шерлок», а я, выудив из-под подушки заначку чипсов, разлеглась в позе «картофель по-деревенски». Ах, великое счастье – лежать одна и жрать гадость! Удовольствие сродни медитации.

При Кощееве я себе такого праздника не позволяла. То ли совесть, то ли вшитая прошивка «будь приличной» – но я прямо ощущала, как теряю части своей разгульной души. Я даже сладкое перестала есть. И не только потому, что стресс, но и потому, что не хотелось выглядеть поросенком в глазах мужчины, у которого даже утренняя прическа – как рекламная кампания шампуня.

Из-за Димы я, по сути, отказалась от всех радостей жизни. По квартире в белье не походишь, с маской на лице не выйдешь, гадости не поешь, на диване не поваляешься вниз головой… Короче, никакого тебе carpe diem, сплошное carpe приличность.

Но сейчас, зная, что он не появится раньше полуночи, я могла оторваться по полной. Ну, почти.

Сериал шёл, чипсы закончились, и я, закутавшись в плед, закинула ноги на спинку дивана. Жила-была Варя – свободная и довольная.

И тут до меня внезапно дошло: а чему я, собственно, радуюсь?