– В этом твоя беда, разведчик…

В каюту постучали, обрывая разговор на высокой ноте.

– Заходи, Сенцов!

В каюту вошел приборщик, неловко, кособочась.

– У меня сейчас время есть, товарищ Лейтенант, я хорошо приберусь.

Матрос говорил твердо и бодро, с настроением, а Лейтенант уже вставал с койки.

– У тебя есть время? Подойди… повернись. Не крутись! О! – левый глаз у матроса был подбит и светился. – Старшина мне доложил. С боевым крещением, Владик!

Улыбка у приборщика быстро скисла. Да и Лейтенант был невесел, хотя все вышло так, как и предвидел.

– Вот он-то знает грань! он идет по ней. Какая у него служба? Ты думаешь, он – боевой номер? Моряк? У него есть корабль и плечо друга? Ты думаешь, он умеет плавать или держаться на воде? Ответы знаешь лучше меня! Ничего у него нет! Вся его жизнь сейчас – лавирование между кулаками и пинками, между боевым постом и камбузом… Как у крысы. А если дойдем до Сохлака и будут бои, мы его… спишем за ненадобностью?

Лейтенант словно поперхнулся, и пальцы на поднятой правой руке выписывали какие-то немыслимые фигуры.

– Матрос Сенцов! боевое крещение надо отметить. Давайте выпьем чаю.

И он налил воды в полуторный кофейник, включил в розетку, усадил матроса в кресло-вертушку – как раз между офицерами – и сразу получилось нечто действительно торжественное. Мамонтову затея понравилась. Он повеселел, словно отвлекся от своих тяжелых мыслей, и придвинулся к столу.

Матрос держался молодцом. Перестал стесняться своего посиневшего левого глаза, которым повернут к особисту, и пояснил бодро:

– О стойку… По трапу спускался… поспешил.

– Ладно, Сенцов, – опять нахмурился Лейтенант, когда они посмеялись над «невезучим» глазом, – мы со старшиной будем разбираться с этими «стойками»… А ты скажи нам: как старпома называют между собой матросы?

Приборщик быстро глянул на старлея и повесил голову. Мамонтов положил ему руку на плечо:

– Ты чего? Не военная тайна, а мы не трибунал.

Не поднимая головы, матрос улыбнулся и ответил негромко:

– Америкашка.

Пришел черед изумляться Мамонтову, потому что он точно знал: нет никакой связи прежнего места службы старпома и нынешнего.

– Так и зовут?

– А что? – и матрос хитренько посмотрел на Мамонтова и рассказал довольно ловко. – Говорят, приборщик его придумал. Собирался старпом на свой редкий сход, в ресторан, а приборщик гладил брюки… Старпом собирался, веселый, просмотрел еще какие-то документы, встает из-за стола, потягиваясь, говорит: «Что-то затомилось-зачесалось, кому-то вломится сегодня, а Вася?» И засмеялся во весь зубатый рот, как американец. Вася тоже засмеялся, а сам потихоньку подальше от старпома…

Мамонтов катался по койке в приступе смеха, Лейтенант улыбался, натянуто и сухо.

– Но почему «америкашка», Владик? – Мамонтов едва одолел смех. – Вы что, так хорошо знаете их? Ты там был?

– Мы знаем их лучше себя – в телевизоре сплошные иностранные рожи…

– Ишь ты! – изумился опять Мамонтов, – националист какой. И как ты их отличаешь?

– У них, товарищ старший лейтенант, – неожиданно серьезно и внятно ответил Владик, – все вокруг этого: пожрать и… постель, обязательно, чтобы в комфорте… в стандарте.

– А у нас таких нет?

– Выходит есть, – засмеялся матрос, – только у нас стандарту мало кто верит. Заверни, извините, г… в бумажку и дай рекламу, у них сожрут и не поморщатся – стандарт потому что.

– А у нас? – не отставал особист, наседая тоном.

Матрос бился достойно:

– У нас любят конфетку настоящую…

– Даже если ее нет?

– Особенно, если ее нет… Зато мечта получается настоящей, без обмана.

Особист сдался, смеясь, но ранняя морщина на его лбу не разглаживалась.