… Когда он вошел в караулку, годки уже сидели за столом. Чванливые рожи, которых отправили с крейсера, видимо, за полной ненадобностью экипажу – а на берегу сгодятся… Пашка пожелал приятного аппетита, что могло быть сочтено за издевку. Но они не знали, что он слышал и видел, как их «унизили». Марсюков изо всех сил держал на лице серьезную мину, хотя в душе смеялся и ликовал.

И Горшок что-то почувствовал. Уже когда Пашка сел, он внимательно посмотрел на него и негромким окриком остановил поварешку разводящего, уже зачерпнувшего из термоса «от души».

– Хватит ему и половинки! Пусть попостится перед вахтой.

И черпак послушно замер над миской чужака с «Дерзкого», но все-таки борщ пролился в нее обильно, а в нем – Пашке сегодня везло – оказался и кусочек мяса.

Вскоре годки важно удалились, явно вынашивая некие планы на ночь: они у них всегда были… Но добавилась еще одна забота – голодные желудки. А к Пашке сразу подсел Никонов, дружок из крейсерских, и тихонько сообщил, что грозный каплей возможно… муж красавицы Дианки. Старшина едва не поперхнулся своей любимой пшенкой.

– Фантазер, Леха! – наконец проговорил он, а у самого сразу замкнулось: как просто объясняются тогда его придирки к Горшку. Неужели, правда?..

– Я с ним говорил! – и Никонов рассказал о неожиданной встрече с земляком на блок-посту, где он разрабатывал старые залежи чинариков для полторашников, а заодно и «осваивал» прохожих.

– Так он пошел за ней? Она там?

– Да. Горшок чем-то удружил тем типам, и вот она здесь… – Никонов хотел что-то добавить, но не успел.

Дверь распахнулась и вошел Крылов, взглядом хозяина окидывая помещение. «Караси», нахохлившись, сидели в своем уголке – отогревались. Старшина вдруг ласково позвал Никонова:

– Наука, во двор! – и вышел, не закрыв дверь.

Леха сразу сник и, не взглянув на своего задушевного собеседника, сполз со скамьи и пошел к выходу. Почувствовав недоброе, Пашка быстро допил теплый чай и тоже вышел. Уже вечерело, но лампочку у входа еще не зажгли.

Крылов вел Никонова к штабелям, где курили годки. А выше за сопкой скопище туч с чудовищными апокалипсическими очертаниями дожирали позднюю зарю… Но повыше остался один проблеск, один просвет небывалой чистоты и глубины, он сохранял нежно-золотисто-зеленый цвет и уводил взгляд сквозь тучи в такую высоту и даль, обещал такие открытия и красоту, что все остальное, кроме этой лазурной точки, казалось никчемным и смешным мгновением…

Пашка вздохнул. Наступающий вечер быстро стирал ощущения и следы визита странного каплея, и он всерьез пожалел, что очищающий шквал не пришелся на утро. Конечно, он не предполагал, что еще далеко не вечер, а только начало событий, в которых ему и никому другому уготована главная роль.

Еще не дойдя до беседки, Пашка услышал, а потом увидел, каков во гневе Горшок. Он бил Никонова лично и это не было похоже на обычную «профилактику». После двух ударов Никонов упал, со стоном отполз к штабелю и, прислонившись к ящикам, поджал ноги, видимо, находя эту позу удобной для обороны. К нему тут же подскочил Крылов, наклонился и, свирепо тряся белесыми космами, заорал:

– Где ты взял сигареты?! Говори, сука! Ты его навел на нас?

– Это мои сигареты, от моего командира! – успел сказать Пашка, но к нему тут же подкатился Горшок и коротко, без замаха, не ударил, а резко ткнул под ребра вытянутой ладонью, как широким ножом, и сразу отошел к Никонову. Пашка согнулся пополам, хрипло пытаясь вдохнуть воздух, но никак не мог поймать оборвавшееся дыхание, качнулся и отлетел к остаткам забора, некогда отделявшего дворик от мола. Его рвало, он крутился волчком, потом кулем свалился на бок, белый, как морская пена. Сил хватило только на то, чтобы приподнять голову и положить ее на приятно-холодный камень, гладкий как стекло. Дыхание медленно, микроскопическими дозами само возвращалось к нему.