– Пора! – крикнул он, и его голос эхом отразился от несуществующих стен. – Начинаем столкновение!

И коллайдер взревел. По стеклянным трубкам с невероятной скоростью понеслись… не частицы. Это были обрывки воспоминаний. Моих. Кори. Октава. Я видел их – яркие, искаженные фрагменты прошлого, летящие навстречу друг другу. Вот Кори смеется на пляже, ее волосы горят на солнце. Вот Октав чертит формулы на запотевшем стекле в «Пятничном Слоне». Вот мое отражение в стакане с виски. Вот темная лужа крови на траве в лагере хиппи. Вот лицо Судзуки-сана, непроницаемое, как маска Но. Вот черный камень, пульсирующий холодом. Эти фрагменты неслись, ускоряясь, искажаясь, растягиваясь, как фигуры на картинах Дали. И они столкнулись. В центре кольца произошел взрыв. Не огненный, нет. Взрыв смысла. Или бессмыслицы. Столкнувшиеся воспоминания породили химер. Уродливые, абсурдные образы, сотканные из несовместимых кусков реальности. Смеющаяся Кори с глазами Судзуки-сана. Октав, чье лицо распадалось на формулы и пятна крови. Черный камень, из которого росло дерево с листьями-окурками. Эти кошмарные порождения столкновения закружились в диком танце внутри коллайдера, а Октав дирижировал этим безумием, хохоча во все горло. Его смех был таким же искаженным и неправильным, как и все вокруг.

– Смотри! – кричал он мне. – Смотри, как рождается новая реальность! Из обломков старой! Из мусора памяти! Мы переписываем текст! Деконструируем бытие!

Но я видел не рождение, а распад. Распад смысла, распад личности, распад самой ткани реальности. Коллайдер был не инструментом созидания, а машиной уничтожения. Он перемалывал прошлое, превращая его в пыль, в хаос, в абсурд. И этот хаос грозил вырваться наружу, за пределы кошмарного кольца. Я почувствовал, как меня затягивает в этот вихрь химер. Серая пустота вокруг начала искажаться, трескаться. Сквозь трещины проглядывала… статика. Тот самый белый шум, что я слышал по телефону. Он нарастал, смешиваясь с гулом коллайдера и безумным смехом Октава. Я закричал. Или попытался закричать. Но звука не было. Только вибрация и нарастающий хаос. Химеры тянули ко мне свои уродливые руки, их беззвучные рты искажались в гримасах. Октав дирижировал все яростнее, его глаза пылали триумфом и безумием. Мир сна рушился, коллайдер распадался на части, статика затапливала все…

Я резко проснулся. Сел на сиденье, тяжело дыша. Сердце колотилось где-то в горле. Рубашка прилипла к спине. Стук колес – та-там, та-там – звучал оглушительно громко. Кори спала напротив, все так же прижимая сумку. Тьма за окном была прежней. Это был всего лишь сон. Кошмар. Но он казался таким реальным. Гул коллайдера все еще отдавался в ушах, а образы химер стояли перед глазами. И ощущение распада, хаоса, вторжения статики… оно осталось. Словно сон был не просто игрой воображения, а… заглядыванием в ту самую трещину? В то место, где Октав проводил свои эксперименты с реальностью и памятью? Я посмотрел на свои руки. Они дрожали. Сон оставил после себя не только страх, но и липкое чувство причастности. Словно я сам был одной из тех частиц, что столкнулись в коллайдере безумия. И что-то во мне треснуло.

Часть 2.3: Лицо как Палимпсест

Поезд продолжал свой монотонный бег сквозь ночь. После кошмара о коллайдере уснуть я больше не мог. Я сидел, вглядываясь в темноту за окном, пытаясь унять дрожь и привести мысли в порядок. Стук колес отбивал свой неизменный ритм, но теперь он казался мне зловещим метрономом, отсчитывающим время до чего-то неотвратимого. Кори по-прежнему спала, но ее сон был беспокойным: она ворочалась, хмурилась, что-то неразборчиво бормотала. Возможно, ей тоже снились кошмары, порожденные общей тревогой и близостью к черному камню в ее сумке. Внезапно поезд начал замедлять ход. Скрип тормозов нарушил гипнотический ритм колес. За окном замелькали редкие огни – не городские, а тусклые, одинокие лампы на столбах. Станция? Но какая? Я не помнил, чтобы на нашем маршруте были остановки посреди ночи в такой глуши. Кори проснулась от смены ритма, села, протирая глаза.