– Где мы? – спросила она сонно.

– Не знаю. Какая-то станция, – ответил я, вглядываясь в темноту. Поезд почти остановился.

И тут дверь нашего купе плавно, без стука, открылась. На пороге стоял человек. Высокий, закутанный в длинный темный плащ, несмотря на относительное тепло в вагоне. На голове – широкополая шляпа, похожая на те, что носят фермеры где-нибудь в Азии, сплетенная из бамбука или соломы. Она низко сидела на голове, почти полностью скрывая верхнюю часть лица в тени. Из-под полей шляпы виднелся только подбородок – острый, решительный – и губы, плотно сжатые в тонкую линию. От него исходило ощущение… странности. Не угрозы, скорее, какой-то потусторонней неправильности. Словно он был здесь и не здесь одновременно. Словно он прошел сквозь стену вагона, а не открыл дверь. Воздух вокруг него казался чуть более разреженным, цвета – чуть более блеклыми.

– Доброй ночи, – произнес он. Голос был тихим, ровным, почти без интонаций. Как будто говорил механизм, имитирующий человеческую речь. – Не помешаю?

Он не стал дожидаться ответа и шагнул внутрь купе. Движения его были плавными, почти кошачьими. Он сел на свободное место рядом со мной, положив на колени руки в темных перчатках. Плащ его зашуршал, как сухие листья. Я почувствовал слабый, едва уловимый запах – не пыли или пота, а чего-то другого. Озона? Или старой бумаги?

– Кто вы? – спросила Кори напряженно, инстинктивно придвигая сумку ближе к себе.

Незнакомец чуть повернул голову в ее сторону. И вот тут началось самое странное. Его лицо. Та часть, что была видна под шляпой, – скулы, нос, область вокруг рта – она… менялась. Это не было резким изменением, скорее, постоянным, едва заметным мерцанием, флуктуацией. Словно смотришь на поверхность воды, по которой идет рябь. Черты плыли, перетекали одна в другую. На мгновение мне показалось, что у него светлые волосы и приплюснутый нос, как у боксера. Но тут же это видение сменилось другим: темные волосы, резкие скулы, нос с горбинкой. Потом снова что-то иное – морщины вокруг глаз, шрам на щеке, тонкие, аристократические черты. Лицо было похоже на палимпсест – старый пергамент, с которого стерли один текст и написали другой, но следы предыдущих слоев все равно проступают. Оно было одновременно ничьим и принадлежащим всем.

– Он… – начала Кори и осеклась, посмотрев на меня с недоумением. – Светловолосый… нос…

– Нет, – возразил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. – Темный. С горбинкой.

Мы смотрели друг на друга, потом на незнакомца. Его лицо продолжало мерцать, подстраиваясь или, наоборот, сопротивляясь нашему восприятию. Словно оно не имело собственной стабильной формы, а было лишь отражением наших ожиданий, наших воспоминаний, наших страхов.

– Вы видите то, что хотите видеть, – сказал незнакомец все тем же ровным, механическим голосом. – Или то, что вам позволяют видеть. Лицо – это лишь маска. Набор знаков, который мы привыкли считывать определенным образом. Но что, если знаки лгут? Что, если означающее оторвалось от означаемого?

Его слова были странными, философскими, но в контексте мерцающего лица они звучали зловеще. Он говорил о нестабильности идентичности, о деконструкции самого понятия «лицо», «личность». И он сам был живым воплощением этой деконструкции.

– Кто вы такой? – повторил я, стараясь придать голосу твердость.

Он чуть наклонил голову, поля шляпы скрыли его лицо почти полностью. Осталась видна лишь тонкая линия губ, которая изогнулась в подобии улыбки. Но улыбка эта была лишена тепла, она была такой же мерцающей и нестабильной, как и его черты.