Трещина в «Пятничном слоне» Алексей Хромов

«Большинство людей полагают, будто реальность – это нечто однозначное, существующее само по себе. Они думают, что мир, который они видят, и есть реальность. Но это не совсем так. То, что мы видим, – всего лишь часть реальности. Мы сами выбираем себе мир, в котором живем».

– Харуки Мураками, «1Q84»

«Возможно, прошлого и нет. Есть только вечно длящееся настоящее, которое создает иллюзию прошлого».

– Стивен Кинг, «11/22/63»

Часть 1.1: Геометрия Ожидания

Бар назывался «Пятничный Слон». Почему именно так – никто уже не помнил, да и, честно говоря, вряд ли кто-то всерьез задумывался. Названия в этом городе вообще имели свойство отслаиваться от вещей, как старая краска, оставляя после себя лишь смутное ощущение когда-то существовавшего смысла. Сам бар ютился в переулке, который даже на самых подробных картах обозначался пунктиром, словно город сам не был уверен в его существовании. Солнечный свет сюда если и заглядывал, то как-то неохотно, бочком, будто извиняясь за свою яркость, и быстро ретировался, оставляя власть вечным сумеркам, пахнущим пылью, пролитым пивом и чем-то еще – неуловимым, как воспоминание о сне.

Я сидел за стойкой, на своем обычном месте – третьем стуле слева, том, что слегка поскрипывал, если неосторожно качнуться. Передо мной стоял стакан с виски. Лед уже почти растаял, превратившись в мутноватую воду, разбавляющую янтарную крепость напитка. Я наблюдал за тем, как капли конденсата медленно ползут по стеклу, сливаясь в одну большую, неправильной формы слезу, готовую вот-вот сорваться вниз. Это было частью моего ритуала, такой же неотъемлемой, как само виски или молчаливое присутствие бармена, человека по имени Судзуки-сан, хотя я не был уверен, что это его настоящее имя. Он никогда много не говорил, лишь протирал стойку идеально белой тряпкой, двигаясь с размеренностью метронома, и его лицо, испещренное сеткой морщин, напоминало старую карту местности, где все маршруты давно стерлись.

Время в «Пятничном Слоне» текло иначе. Не то чтобы оно останавливалось – нет, скорее, оно сгущалось, становилось вязким, как патока. Секунды растягивались, минуты превращались в маленькие вечности. Здесь легко было потерять счет дням, неделям. Иногда мне казалось, что бар – это своего рода аквариум, существующий вне основного потока городской жизни, а мы, его редкие обитатели, – рыбы, забывшие, что за стеклом есть океан. Я приходил сюда почти каждый вечер последние… сколько? Год? Два? Точно не помнил. Память тоже становилась вязкой в этих стенах. Я приходил, садился на этот стул, заказывал виски со льдом и ждал. Сам не зная чего. Или, может, зная, но боясь себе в этом признаться. Ждал, что что-то изменится, что однажды дверь откроется и войдет… он. Октав. Но он не входил. Дверь открывалась редко, впуская случайных прохожих, заблудившихся в лабиринтах переулков, или таких же завсегдатаев тишины, как я сам. Они выпивали свой стаканчик, обменивались парой незначительных фраз с Судзуки-саном и снова растворялись в городской ночи, унося с собой свои невысказанные истории. А я оставался.

Скрипучий стул, тающий лед, молчаливый бармен и ожидание, ставшее плотным, почти осязаемым, как пыль на бутылках за стойкой. Эта пыль, кстати, была особенной. Она не выглядела неопрятно. Скорее, казалась частью интерьера, свидетельством того, что время здесь не просто течет, а оседает, накапливается слоями. Иногда, в редких лучах света, пробивавшихся сквозь мутное окно, пылинки кружились в медленном танце, похожем на забытый ритуал. Судзуки-сан никогда не смахивал пыль с дальних полок. Возможно, он считал, что у каждой вещи должно быть свое прошлое, даже у бутылки давно забытого ликера.

Тишина в баре тоже была особенной. Не пустой, а наполненной – отзвуками прошлых разговоров, невысказанными мыслями, музыкой, которая когда-то играла, но давно смолкла. Иногда мне казалось, что если прислушаться очень внимательно, можно разобрать отдельные фрагменты – смех Октава, тихий голос Кори, споры о квантовой физике и смысле жизни, которые мы вели здесь до глубокой ночи. Но это были лишь фантомы звука, эхо, застрявшее между стенами. Настоящей музыки сейчас не было. Проигрыватель в углу молчал, покрытый тонким слоем той самой особенной пыли. Я смотрел на свой стакан. Виски осталось на дне. Лед исчез полностью. Капля конденсата наконец сорвалась и упала на темное дерево стойки, оставив мокрый след, похожий на вопросительный знак. Я поднял глаза на Судзуки-сана. Он понял без слов, кивнул и потянулся за бутылкой. Ритуал продолжался. Геометрия ожидания оставалась неизменной. Но что-то неуловимо менялось в самом воздухе. Какая-то новая нота просачивалась в привычную тишину. Предчувствие. Или просто усталость. Я сделал глоток. Виски был холодным и обжигающим одновременно. Как воспоминание.

Часть 1.2: Запах Моря и Тревоги

Дверь распахнулась неожиданно резко, нарушив дремотную геометрию бара. Колокольчик над входом звякнул не мелодично, как обычно, а как-то надтреснуто, тревожно. Я вздрогнул и обернулся.

На пороге стояла она. Кори. Ветер играл ее рыжими волосами, разметав их по лицу огненным ореолом. Плащ был мокрым от дождя, который, видимо, начался снаружи, пока я сидел в своем аквариуме, и с него на потертый коврик у входа стекали капли, образуя темные пятна. Она вошла, и вместе с ней в бар ворвался запах – резкий, соленый запах моря и озона, запах шторма, который перебил привычные ароматы пыли и виски.

Атмосфера мгновенно изменилась. Вязкая тишина лопнула, как мыльный пузырь, заменившись звенящим напряжением. Судзуки-сан замер с бутылкой в руке, его обычно непроницаемое лицо на миг отразило что-то похожее на удивление, но тут же снова стало маской. Кори огляделась, ее глаза – зеленые, как морская вода перед бурей – скользнули по пустым столикам, по мне, по бармену. Она не была здесь… давно. Очень давно. С тех самых пор, как исчез Октав. Ее возвращение было таким же внезапным и необъяснимым, как его уход.

Она подошла к стойке и села рядом со мной, на стул, который всегда занимал Октав. Скрипа не было – этот стул был крепким. Она стянула мокрые перчатки, бросила их на стойку. Руки у нее были бледные, пальцы тонкие, нервные. На одном – старое серебряное кольцо в виде змеи, кусающей себя за хвост. Уроборос. Символ вечности или замкнутого круга, из которого нет выхода.

– Виски, – сказала она Судзуки-сану. Голос у нее был хриплым, будто она долго кричала или долго молчала. – Без льда. Двойной.

Судзуки-сан молча кивнул и налил ей. Она взяла стакан, сразу отпила большой глоток. Я смотрел на ее профиль – резкий, точеный, но сейчас в нем было что-то новое. Усталость. И еще что-то, похожее на загнанность. Словно она бежала очень долго и наконец позволила себе остановиться, но знала, что передышка будет недолгой.

– Давно не виделись, – произнес я банальную фразу, просто чтобы нарушить молчание, которое становилось невыносимым.

Она повернула голову, посмотрела на меня. В ее глазах мелькнуло узнавание, но без тепла. Скорее, как узнают старую вещь, найденную на чердаке.

– Давно, – согласилась она. – Ничего не изменилось. Тот же стул, тот же виски. Та же пыль.

Она провела пальцем по стойке, оставляя темную полосу на светлом слое пыли.

– Только слона в комнате стало больше.

Я понял, что она имела в виду. Октав. Его отсутствие было настолько оглушительным, настолько материальным, что действительно походило на огромного невидимого слона, занимавшего все пространство бара, мешавшего дышать.

– Ты… где ты была? – спросил я, хотя чувствовал, что ответ мне не понравится.

Она усмехнулась, но смех получился коротким и горьким.

– Там, где заканчиваются карты. Искала его.

– Нашла?

Она снова отпила виски, осушив стакан почти до дна.

– Нашла следы. Много следов. Они ведут в никуда. Или во все стороны сразу. – Она помолчала, глядя на янтарные остатки напитка. – А ты? Все так же ждешь здесь? Думаешь, он вернется за своим забытым шарфом?

В ее голосе прозвучала насмешка, но под ней скрывалась боль. Я знал эту боль. Мы оба ее знали.

– Я не жду, – солгал я. – Просто… привык.

– Привычка – опасная штука, – сказала она тихо. – Она усыпляет. А потом просыпаешься и понимаешь, что проспал что-то важное. Или кого-то.

Она подняла глаза на Судзуки-сана.

– Еще.

Бармен налил. Тишина снова окутала нас, но теперь она была другой – колючей, наэлектризованной ее присутствием, ее запахом моря и тревоги. Я чувствовал, что ее появление – это не просто возвращение. Это начало чего-то. Или конец. Что-то сдвинулось с мертвой точки, что-то нарушило равновесие моего пыльного аквариума. И это «что-то» пахло солью и бедой.

Я посмотрел на ее руки, сжимавшие стакан. Костяшки пальцев побелели. Под ногтями виднелись темные частички – песок? Земля? Или что-то похуже? Что она видела там, где заканчиваются карты? И что принесла с собой сюда, в «Пятничный Слон», кроме запаха моря? Тревога, до этого бывшая лишь фоном, теперь обрела форму и вес. Она сидела рядом со мной, пила виски без льда и смотрела в пустоту глазами цвета штормового моря.

Часть 1.3: Октав как Трещина

– Он был здесь в тот день, – внезапно сказала Кори, нарушив затянувшееся молчание. Ее голос звучал ровно, почти бесцветно, словно она читала сводку погоды, а не говорила о дне, который расколол нашу общую реальность. – Сидел вот на этом самом стуле. Пил кофе. Много кофе.