Я кивнул. Я помнил тот день. Вернее, я помнил его так, как помнишь внезапный удар молнии – вспышка, грохот, а потом – оглушающая тишина и запах озона. Октав. Его имя повисло в воздухе между нами, тяжелое, как надгробный камень. Мы редко произносили его вслух. Не потому что боялись, а потому что само имя стало… чем-то иным. Не просто обозначением человека. Оно стало символом разрыва, трещины, прошедшей по ткани нашей жизни. Октав был не просто отсутствующим другом. Он был дырой в реальности, в которую утекало наше прошлое и, возможно, наше будущее.

– Он говорил о своих экспериментах, – продолжала Кори, не глядя на меня, ее взгляд был прикован к рядам бутылок за стойкой, к их пыльным этикеткам, обещавшим забвение в разных градусах. – Про гравитацию как мелодию. Про то, что реальность – это консенсус, договор, который можно переписать. Бредил, как обычно.

Я помнил. Октав всегда был одержим идеями на грани науки и мистики. Физик по образованию, поэт по призванию, безумец по сути. Он жонглировал теориями струн, квантовой запутанностью, древними мифами и структуралистской философией с легкостью уличного фокусника. Для него не было границ между научным знанием и эзотерическим бредом. Он искал общие паттерны, универсальные законы, связывающие всё со всем. И в последнее время перед исчезновением он всё чаще говорил о «трещинах». Трещинах в парадигме, трещинах в пространстве-времени, трещинах в нашем восприятии. Он утверждал, что реальность не монолитна, а соткана из множества слоев, и между этими слоями существуют разломы, точки сингулярности, через которые можно… что? Он никогда не договаривал. Лишь загадочно улыбался своей кривоватой улыбкой и заказывал еще кофе.

Вспышка памяти. Тот день. «Пятничный Слон» залит неярким дневным светом, пробивающимся сквозь пыльное окно. Октав сидит напротив меня, его глаза лихорадочно блестят. Он жестикулирует, едва не опрокидывая чашку с недопитым кофе. Вокруг него – аура нервной энергии, почти видимая.

– Понимаешь, – говорит он, понизив голос до шепота, хотя в баре кроме нас только Судзуки-сан, неподвижный, как статуя Будды за стойкой, – мы воспринимаем мир через фильтры. Язык, культура, наука – всё это линзы, искажающие истинную картину. Но что, если можно снять эти линзы? Заглянуть в… щель?

– В щель? – переспрашиваю я скептически. – Звучит не очень научно.

– К черту науку! – он почти кричит, потом снова понижает голос. – Наука сама – лишь один из мифов. Удобный, работающий в определенных границах, но миф. Как сказка про Зубную Фею. Есть вещи, которые не описываются формулами. Вещи, которые чувствуются. Трещины.

Он наклоняется ко мне еще ближе. От него пахнет кофе, сигаретами и чем-то еще – странным, металлическим запахом, похожим на озон.

– Я нашел одну. Трещину. Здесь, недалеко. Она… зовет.

– Октав, ты переутомился, – пытаюсь я образумить его. – Твои эксперименты с реальностью до добра не доведут.

Он откидывается на спинку стула, смотрит на меня долгим, странным взглядом. В его глазах – смесь азарта и… страха?

– Возможно, – говорит он тихо. – Но разве не любопытно заглянуть за занавес? Увидеть, что там, за декорациями?

Потом он резко встает, бросает на стойку несколько мятых купюр.

– Мне пора.

– Куда?

Он не отвечает. Просто идет к двери. У самого выхода оборачивается, его силуэт темнеет на фоне света из переулка.

– Если я не вернусь… не ищите меня. Просто знайте: я нашел свою щель.

И он выходит. Колокольчик над дверью издает тихий, печальный звон. Это был последний раз, когда я его видел.

– Он не бредил, – сказала Кори, возвращая меня в настоящее. Ее голос был твердым. – Я видела его записи. Его расчеты. Это не было безумием. Это было… чем-то другим. Он действительно нашел что-то. Или