Кай сам не знал, как просочилась эта информация. Может, кто-то из немногих «клиентов», которым он иногда продавал найденные компоненты или полуживые энергоячейки, заметил его слишком возбужденное состояние после возвращения из Мертвого Квартала. Он ведь тогда едва держался на ногах, но в глазах горел какой-то дикий, нездоровый огонь. Может, его необычайно долгая и рискованная вылазка в сектор «Воронов» не осталась незамеченной, и любопытные глаза связали это с его внезапным, необъяснимым везением. А может, Осколок, теперь всегда спрятанный у него за пазухой, невольно излучал какие-то фантомные волны, которые могли почувствовать особо чувствительные, ассимилированные на чутье наживы особи. Как бы то ни было, слух пополз по Ржавой Яме, обрастая с каждым пересказом все новыми, фантастическими подробностями: говорили то о куске чистого кристалла, то о заговоренном артефакте Архитекторов, то о несметных богатствах, которые он скрыл.

Он почувствовал это сначала по изменившимся взглядам. Завсегдатаи местного импровизированного рынка, который располагался в центре огромной, прогнившей цистерны и где он обычно обменивал свой улов на еду или воду, стали смотреть на него с плохо скрываемым любопытством, едкой завистью и даже легкой опаской. Те, кто раньше едва удостаивал его кивком или презрительным хмыканьем, теперь пытались завязать разговор, ненавязчиво выспрашивая подробности его последней «охоты». Кай отмалчивался, ссылаясь на усталость или отсутствие стоящих находок, но чувствовал, как кольцо внимания вокруг него сжимается, как натягивается невидимая, но осязаемая нить подозрения.

Осколок он теперь постоянно носил при себе, спрятав во внутренний карман куртки, так близко к сердцу, как только возможно. Он все еще слабо светился в темноте, а его пульсация стала глубже, настойчивее, особенно когда Кай был взволнован или напуган. Это было странное, двойственное чувство – Осколок одновременно и успокаивал его своим присутствием, давая необъяснимую уверенность, и был источником постоянной, грызущей тревоги. Он знал, что такая вещь, как магнит, привлечет нежелательное внимание. И не только со стороны обычных стервятников.

И оно не заставило себя ждать.

Первым сигналом, предвестником неизбежной бури, стало появление на его обычной «тропе» – извилистом маршруте среди мусорных гор, который он знал наизусть – нескольких мрачных, гротескно ассимилированных личностей, которых он раньше здесь не встречал. Они не подходили, не заговаривали, не выказывали открытой агрессии. Они просто наблюдали. Издалека. Их ассимиляции – грубые, боевые, с преобладанием зазубренного, плохо обработанного металла, гидравлических поршней и пугающих механических конечностей – не оставляли сомнений в их принадлежности. Это были «Вороны Стали». Охотники Клешни.

Кай похолодел. Холод растекся по его венам, пробирая до самых костей, несмотря на тепло Осколка. Он надеялся, что патруль, с которым он едва не столкнулся на прошлой неделе, не придал значения его присутствию или слишком боялся заходить глубоко в Мертвом Квартале. Но, видимо, слухи добрались до Клешни. Клешня был Ассимилянтом старой закалки, человеком-машиной, рожденным из жестокости и боли Ржавой Ямы. Его правая рука была заменена массивным силовым манипулятором – тремя огромными стальными «пальцами», способными дробить бетон и разрывать металл, словно мокрую тряпку. Он не терпел, когда кто-то утаивал от него добычу на его «территории». А сектор, где Кай нашел Осколок, Клешня определенно считал своим. Его личной жилой.

Напряжение нарастало с каждым часом, с каждым скрипом и вздохом Ямы. Кай старался не подавать виду, продолжая свои обычные вылазки за хламом, но теперь каждый шаг давался ему с трудом. Он постоянно оглядывался, его единственный живой глаз метался по сторонам, а красный имплант хаотично мигал, выдавая его внутреннюю дрожь. Он вздрагивал от любого резкого звука, любой тени, которая казалась слишком длинной или слишком быстрой. Шепот Железа, его верный помощник, его маяк в этом металлическом океане, теперь был приглушен тревогой и навязчивым гулом Осколка, который, казалось, реагировал на его страх, становясь горячее. Его чутье, обычно такое острое, стало притупленным, как затупленный нож.