Теория пассионарности Льва Николаевича Гумилева глазами дилетанта Наталья Кохненко

…Мы можем, подобно резвящимся глупым детям, переводить стрелки на часах истории, но возможности заводить эти часы мы лишены. У нас роль самонадеянных детей исполняют политики. Они по своему почину переводят стрелки с 3 часов дня на 12 часов ночи, а потом страшно удивляются: «Почему же ночь не наступила и отчего трудящиеся спать не ложатся?» За ответом на последний вопрос обращаются к тем самым академикам, которые научно обосновали необходимость перевода стрелок. Таким образом, те, кто принимает решения, совершенно не учитывают натуральный характер процессов, идущих в этнической сфере. И, зная пассионарную теорию этногенеза, удивляешься отнюдь не тому, что в стране «все плохо». Удивляешься тому, что мы все еще существуем.

Л. Н. Гумилев, В. Ю. Ермолаев. «Горе от иллюзий»

Прошло более тридцати лет со дня распада Советского Союза. Тридцать лет по историческим меркам – срок небольшой, но иногда события так ускоряют свой бег, что между прошлым и будущим и за меньший срок образуется пропасть шириною в вечность. Мы за тридцать лет успели развалить страну, потерять миллионы населения и даже осознали иллюзорность своих представлений о «цивилизованном человечестве», в которое мечтали влиться столь дорогой ценой.

Не ко всем, конечно, пришло это осознание. Даже сейчас, после начала СВО, в России слышны голоса глубоко несчастных людей, которым, по их внутреннему ощущению, не повезло с родиной. Случилось так, что до последнего времени эта категория граждан определяла редакционную политику большей части отечественных СМИ, поэтому голоса их звучали громко, убеждая нас в том, что общество расколото. Признаки раскола мы, действительно, наблюдали и наблюдаем. Но реакция большинства населения на возвращение Крыма ясно показала, что уже в 2014 году с идеей великодержавности, способной сыграть цементирующую общество роль, россияне в массе своей расстаться не хотели или даже не могли. Это противоречило бы какому-то, плохо поддающемуся анализу, однако важному внутреннему чувству мировосприятия. Можно по-разному к данному факту относиться, но меньшинству следовало бы его принять.

Проблема заключается в другом. В каком виде эта идея великодержавности должна быть воплощена в жизнь, чего конкретно мы от этого воплощения ждем? Как она соотносится с простым человеческим желанием «жить хорошо»? Когда вы учитесь водить автомобиль, хороший инструктор вам обязательно скажет, что смотреть надо на дорогу не перед капотом, а вдаль, с перспективой; приближаясь же к повороту, – не на сам поворот, а на то место, где вы хотите оказаться после него. В противном случае рискуете приехать вовсе не туда, куда планировали, а в ближайший кювет. Так устроен человеческий мозг.

Перед нами за тридцать с лишним лет накопилась масса вопросов, от ответов на которые зависит не только то, куда мы идем согласно нашему разумению, но и то, где окажемся в реальности. Важнейший из них – кто мы? Монстр с имперскими амбициями? Народ, впитавший с молоком изнасилованной монголом праматери рабскую психологию вечного холопа? И есть ли это «МЫ» как некое целое? Если есть, то почему так легко развалились? Или в 1991 году едины не были, но уж уцелевшее – монолит.

На ряд вопросов ответы практически найдены:

– Не развалились, а нас развалили… американцы.

– Час от часу не легче! Что же это за великая держава такая – любой приходи и разваливай?

– Ну, во-первых, не любой, не передергивайте. Во-вторых, они же не сами – с помощью нашей элиты разваливали.

– Чьей-чьей элиты?

Подобные ответы обескураживают больше, чем их отсутствие. Действительно, когда политическая элита собственный народ мордует всякими оброками и барщинами, это понятно. Не мы первые, не мы последние. Но когда безо всякой причины тысячами или даже миллионами, как утверждают некоторые, она уничтожает дееспособное население, наплевав на его воспроизводство и налоги, а напоследок разгоняет этот народ по национальным углам… Нам веками этих упырей с Луны и Марса поставляют?

Давать ответы на подобные вопросы призвана наука. Но с наукой – по крайней мере, с ее гуманитарной составляющей – дела тоже обстоят все чудесатее. Еще относительно недавно советская этнология в лице Института этнографии АН СССР, впоследствии переименованного в Институт этнологии и антропологии РАН, давала сбивчивые и путаные ответы на вопросы о природе этничности, но признавала ее реальность и объективную обусловленность. Времена изменились.

В девяностые годы в погоне за соответствием «современной научной мысли», вполне дискредитировавшей себя теорией «плавильного котла» чикагской социологической школы, родные ученые перестроились настолько, что объявили (вслед за светочами западной науки, разумеется) этническую идентичность конструктом. Позже они вообще потеряли интерес к этой теме, сосредоточившись на более узких проблемах вроде политической антропологии, антропологии права, исследованиях в области миграционной и гендерной проблематики и т. п.

Все это, конечно, очень интересно и актуально, но похоже на то, как если бы мы изучали положение тел в пространстве, не опираясь на законы классической механики. Поэтому возвращение к теории этноса и понятию этничности неизбежно, так как все эти миграционные, гендерные и прочие процессы идут не в какой-то отвлеченной среде, а во вполне конкретной этнической. В нашем случае даже полиэтнической, от особенностей которой зависит очень и очень многое. И чем раньше мы осознаем необходимость этого возвращения, тем лучше для нас.

С 2010-х годов появились признаки пробуждения интереса к этой теме. Они чаще всего обнаруживались в информационном пространстве в виде политической дискуссии, но были достаточно очевидны. Так, опубликованная в «Независимой газете» (2019 г.) статья Владислава Суркова про «долгое государство Путина» и «глубинный народ» коротко, но неподдельно задела за живое российские круги самой разной политической ориентации. Даже шло бурное обсуждение, где этот народ найти и как его исследовать.

Понятие глубинного народа в статье точно не определено и сформулировано как противоположность глубинному государству. По своим характеристикам оно отсылает нас к терминологии немецкой теории психологии народов XIX века с той разницей, что «народный дух» Мориса Лацаруса и Хеймана Штейнталя характеризует нацию в целом, а в российском варианте, по мнению автора статьи, элита периодически пытается, забыв, где и кем была вскормлена, «космополитически воспарить». Но сейчас уже все хорошо, все нормализовалось, и государство Путина «адекватно народу, попутно ему, а значит, не подвержено разрушительным перегрузкам от встречных течений истории» [115].

Этими устами да мед бы пить. Тревожных звоночков было много. Уже один тот факт, зафиксированный в названии статьи, что речь шла о государстве, управление которым замкнуто на одну-единственную политическую фигуру, без прямого вмешательства которой не решаются элементарные вопросы на местах, не внушала оптимизма. Но имелось в статье и обнадеживающее начало. Уж коли речь зашла о феномене «глубинный народ», можно надеяться, что в общественный, а при благоприятном стечении обстоятельств и в научный дискурс вернется тема этноса в его примордиалистском понимании.

Мы же, стремясь приблизить это событие, предлагаем уже сейчас обратить внимание на теорию не то чтобы забытую, но изрядно оболганную и извращенную. Это теория этногенеза Льва Николаевича Гумилева. Ей и посвящена данная работа, целью которой является не доказать безупречность пассионарной теории во всех отношениях, а показать необходимость ее переосмысления в силу перспективности с точки зрения поиска ответов на актуальные вопросы современности. Вопросов этих много. Большинство из них, к великому сожалению, давно вышли из поля теоретических дискуссий. От их решения в буквальном смысле зависит жизнь каждого из нас, включая тех, кто крайне далек от желания понять природу этничности. На наших глазах рушится привычный мир, то ли открывая перед нами новые горизонты и перспективы, то ли навсегда закрывая их.

Казалось бы, какое отношение имеет теория Л. Н. Гумилева к масштабным попыткам переписать историю Второй мировой войны, битве глобалистов и антиглобалистов, мировому экономическому кризису и прочим явлениям исключительно социального, как нас уверяют, порядка? Не говоря о том, что существует масса объяснений происходящему, начиная с теории негативного отбора, лишившего нас достойных руководителей и компетентных чиновников, заканчивая заговором некоего мирового правительства. Однако на многие важные «Почему?» все эти объяснения ответа не дают.

Теория же Гумилева если и не отвечает на эти вопросы прямо, вплотную подводит нас к ответам на них. Становится понятно, почему мы никогда не вольемся в «семью цивилизованных народов» на равных правах и даже почему к этому слиянию категорически не следует стремиться. Почему потомки грозных викингов, защищая честь обиженных мигрантами женщин, не нашли более адекватного ответа, нежели демонстрация протеста в мини-юбках. Почему СССР распался, а еще недавно отсталый Китай, представитель социалистической системы, совершил экономическое чудо, которое вывело Поднебесную на лидирующие позиции в мире.