Она была учительницей начальных классов. Тонкая, светлая, с мягким голосом и уставшими глазами. Мейра умела находить слова для самых растерянных детей. А теперь ей не хватало слов даже для себя.

Селма – её мать. Сухая, как степь, крепкая, как корень, упрямая, как ветер. Никогда не жаловалась. Всегда знала, где соль, где правда, где надо заткнуться и где стукнуть кулаком по столу.

И был Тар. Их пёс. Но в этом бегстве он стал кем-то большим – сторожем, тенью, памятью о доме, тем, кто рвётся вперёд, даже когда люди уже не могут.

Тар понимал, что случилось что-то ужасное. Он чувствовал это всем своим нутром. Люди стали пахнуть как-то по-другому. Страхом и чужой железной тоской. Его стая была в опасности.

Арам всегда оставался крепким, уверенным и надёжным вожаком, но тогда всё было иначе. В его позвоночник словно вставили струну, а вены на висках пульсировали так, что казалось, они вот-вот лопнут. Он вцепился в кружок от машины, будто это была самая драгоценная кость в мире, и он не собирался уступать её другому самцу.

Мейра, чьё дыхание всегда было тихим, ровным, спокойным, теперь почти не дышала от ужаса. Она вжималась в дверь, как будто хотела исчезнуть, и пахла глубокой, солёной болью.

Селма – старая, сильная, пахнущая ветром, пылью и сухими травами. Она не дрожала. Она знала, как быть, когда всё рушится. Тар всегда чувствовал в ней что-то железное, устойчивое и бесконечное, словно в стальных конструкциях Эйфелевой башни.

Он лежал рядом с ними, большой, как гора, и смотрел вперёд. Он старался быть не просто псом – он хотел быть их щитом и тенью. Он слышал звуки раньше, чем люди. Рычанием предупреждал, когда чувствовал опасность, и молчал, когда нужно было просто быть рядом.

Он помнил тот дом. Где была миска, игрушки, тёплый огонь в камине, его собственный мягкий коврик у двери. Где Арам смеялся, а Мейра шептала что-то нежное, гладя его по загривку. Теперь ничего этого не было. Была только дорога. И взрывы, подгоняющие вперёд.

Иногда страх ледяным дождём проливался прямо внутрь него, и тоска по спокойному, родному месту казалась невыносимой. Он хотел поделиться, рассказать. Но не знал слов.

Тогда он напоминал себе: эти люди – его стая. Они – его дом. Они нуждаются в его защите. Он не позволял себе спать, не позволял себе расслабиться и хоть на секунду закрыть глаза. Он тоже должен был быть домом для них. Несмотря ни на что.

Когда машина замедлилась, Тар поднял голову и увидел, что вокруг собралось множество таких же, как они. Плотно забитые машины двигались маленькими шажками, образуя длинную извилистую змею. Тысячи чужих, усталых, пахнущих грязью и тревогой людей, ищущих защиту и свободу, мечтавших покинуть эту страну и наконец вздохнуть полной грудью, пока просто ждали, составляя компанию друг другу.

Арам выругался и ещё сильнее сжал руль, снова до побелевших костяшек. Мейра тихо всхлипнула, отвернувшись к окну. Тар заметил это и с обеспокоенной мордой уткнулся ей в плечо.

– Ты же мой хороший… Всё, прости, не плачу, – сказала она, легонько потрепав его мягкое ушко.

Селма сидела прямо и твёрдо смотрела вперёд, не отводя взгляда, словно её решимость могла прожечь границу.

– Не плачь, дочка. Всё обязательно будет хорошо. Нужно только потерпеть ещё немного. До границы рукой подать.

Тар чувствовал обеспокоенность и других собак. Где-то рядом скулил пудель, а слева низко рычал кабель ризеншнауцера с охрипшим голосом. Воздух был густой от пота, бензина и страха, впитавшегося в кожу людей, словно дым.

К машине подошёл юноша с канистрой и холодными глазами.

– Вода интересует? – спросил он, будто предлагая что-то запрещённое.