– Добрый вечер, – пробормотал он.

– Добрый, – кивнула я, направившись к привычному для нас месту, где мы всегда ужинали. Мама строго бронировала самый последний стол, сидя за которым можно было любоваться заходящим за спускающейся вниз улицей солнцем. Я поджала губы, – моя мама уже здесь, да? Сегодня мне пришлось задержаться.

– Извините, но в этом и проблема, – молодой официант жестом попросил меня остановиться, когда я увидела сидящую за тем самым столом пожилую пару. Крутя в руках бокал, полный темного вина, женщина с массивными золотыми серьгами оживленно что-то рассказывала, в то время как ее муж молча наблюдал за ней с полуулыбкой. Юноша подал голос, вынуждая меня обернуться в его сторону. – Вы опоздали почти на сорок минут, и, к сожалению, я был вынужден уступить ваше место другим посетителям. Бронь длится всего лишь пятнадцать минут.

Я опешила. Что значит, опоздали?

– Как это? А где моя мама?

Он развел руками.

– К сожалению, этой информацией я не владею. Однако со всей уверенностью могу сказать, что здесь она не появлялась. Но я могу пересадить вас за другой стол, если вы желаете поужинать. В другом крыле нашего ресторана есть места.

Я напряглась. Странно. Мама никогда не пропускала встречи без предупреждения. Может, случилось что-то экстренное, что требовало ее присутствия? Насколько я помнила, сейчас она работает над модернизацией дирижабля, а потому она вынуждена наблюдать и за теоретической частью, и за испытанием разработок. Наверное, ее задержали, и предупредить не получилось. Зайду к ней завтра перед фестивалем.

Официант нетерпеливо кашлянул:

– Ну, так что?

– Не нужно, – пробормотала я, разворачиваясь, – я ухожу.

– Хорошо, – он кивнул, а после зашарил руками по карманам, – секунду, когда я накрывал ваш стол, там была записка.

Он протянул клочок бумаги, напоминающий вырванный тетрадный лист в линию.

– Держите.

Я облегченно выдохнула. Видимо, мама все-таки нашла способ предупредить меня

– Благодарю.

Бумага была старой и пожелтевшей, словно давно лежала в стопке ненужных папок. Края были потрепаны, а некоторые линии стерлись под давлением времени. Развернув, я обнаружила незнакомый ровный почерк на выцветших чернилах.

«Я сижу не одна,

Вокруг тишина,

И смотрю я в глаза

– В те пустые глаза –

Своей смерти.

Она смотрит в ответ,

Шепчут губы: «Привет.

Ты закрыла весь свет,

Что теперь не поможет»

Среди мрачных картин

Повседневных рутин,

Где один формалин

Бальзамирует сгнившие души,

Мои ноги увязли

В том болоте опасном,

Понимая, напрасно

Мне хотелось сбежать.

А голос молвит во тьме:

«Ты тянулась к мечте,

Но, как видишь, она

Эфемерна»

Кто же это сказал,

Я или бледный овал,

Что за мной наблюдал

И косой потрясал,

Нависая над левым плечом.»

Текст обрывался, но в нижнем углу стояла стрелка, указывающая на то, что продолжение следует искать на следующей странице.

Я перевернула лист. Что это? Оборотная сторона была пустой, за исключением одного слова, написанного размашистой маминой рукой – я узнала это по верхнему соединению букв и своеобразному написанию «в».

«Чаша снов»

Ничего непонятно. Кто это мог оставить? Кому это надо? В душу закралось неясное чувство сомнения и легкого страха. Аккуратно сложив бумагу, я спрятала ее в сумочку.

Странный день.

Забежав в аптеку, я решительно купила успокаивающие травы, твердо желая избавиться хотя бы от переживаний, а после легла спать, едва часы пробили десять.

Мамины руки гладили меня по голове, зарывшись в темные локоны. Зевнув, я прислонилась к ее боку и прижалась щекой, довольно урча. Мои маленькие пальчики перебирали махровый пояс ее халата, пока она, озаренная теплым огнем небольшой свечи, тихо напевала колыбельную. Ее мягкий голос лился сладким потоком и проникал в уши, баюкая мое детское сознание. Я дремала, чувствуя себя любимой и защищенной, хотя знала, что маме скоро снова нужно уйти на целую ночь ради работы. Хотелось продлить этот миг как можно дольше и запечатлеть в памяти.