Те, кто живут внутри Сергей Ситников

Утро вошло в квартиру Ивана, осторожно, на цыпочках, словно не будучи до конца уверено, что тут всё ещё живут. Оно просочилось сквозь щели между жалюзи – полосками осветлённого смысла, разбившегося о старый подоконник. На кухне лампа продолжала светить ещё с ночи: Иван забыл выключить её после того, как перечитывал в три утра протокол с прошлой сессии. Или не хотел выключать – пусть хоть что-то в этом доме не спит.

Он налил воду в чайник, открыл окно – и снова услышал, как шорохи города сливаются с внутренним эхом. Ему всегда казалось, что мегаполис говорит с каждым на своём особенном языке. С ним он разговаривал через тишину между проезжающими машинами, паузы между сообщениями в телефоне, сокращённые имена в списках вызовов. Это был его язык – язык тех, кто всегда наполовину не здесь.

На столе лежала тёмно-синяя папка – «Вариативные случаи. Энергетика, не поддающаяся трассировке». Вчера он дописал туда страницу: «Пациент говорит чужими словами – интонация не его, структура фраз – нетипична. Возможно, ложная интеграция субличности. Либо – нечто внешнее. Не обязательно враждебное. Пока наблюдаю».

Иван пил чай медленно, наслаждаясь каждым глотком. На стене – старая афиша «Фестиваль психоневрологического театра», где буквы будто бы играли собственную пьесу. Он не убирал её – она напоминала, что порой реальность тоже любит переигрывать.

Слева, на деревянной стойке, стояли объекты, которые он не показывал пациентам:

– обломок зеркала, найденный в доме, где все обитатели жаловались на ощущение чужого взгляда;

– небольшой кусочек свинцовой пластины, из-под половиц квартиры, в которой женщина утверждала, что слышит "внутренние удары";

– пластиковая карточка без имени, с которой однажды пришёл клиент и сказал: "Это билет в мою голову. Проверьте, пожалуйста, не просрочен ли".

Он не знал, зачем их хранит. Возможно, чтобы напоминать себе: не всё, что не объяснено – опасно. Иногда это просто инструкция, написанная на чужом языке.

К полудню началась работа. Первая пациентка – молодая женщина, внешне собранная, но с тем типом напряжения, которое заметно только тем, кто сам когда-то сдерживал в себе крик. Она рассказывала, что чувствует, будто её душа "пришита к кому-то другому", как двойная экспозиция на старой плёнке.

– Это может быть диссоциация, – сказал он. – Или страх быть собой.

– А может быть… – она замолчала, глядя на него пристально, – может быть, я просто не та, кто должен был родиться?

Иван кивнул. Не как врач, а как собеседник. Он не спорил с невозможным – он делал пометки. После сеанса он закрыл глаза и несколько минут сидел в тишине. Иногда после приёма оставался вкус чужих мыслей – как после слишком насыщенного чая. Он чувствовал, как реальность стала чуть более жидкой, чем утром. Как будто граница между “возможно” и “уже происходит” сдвинулась на пару сантиметров. Он не знал, что именно сегодня произойдёт нечто, что изменит всю его практику. Всё его восприятие. Его самого. Пока он просто ждал следующего пациента.

Она вошла в кабинет не как пациент – как переменная, которую система не успела предусмотреть. Дверь открылась с обычным звуком, но воздух почему-то стал другим. Словно изменились настройки напряжённости электромагнитного поля, и на границах осязания начал чувствоваться едва уловимый электрический треск.

– Иван, здравствуйте. Надеюсь, я не слишком опоздала. Хотя, если честно, мне кажется, что я вообще пришла не тогда.

Голос у неё был живой, немного насмешливый, но с какой-то дополнительной частотой, на которой обычно звучат сожаления и полуулыбки.

– Время здесь условно, – ответил он. – Как и большинство границ.

Она посмотрела на него оценивающе, словно выбирала, на каком уровне с ним говорить. Потом кивнула, села в кресло и вытянула ноги. Один кед был с надписью «у», второй – с «шёл».

– Люблю наблюдать за людьми. Особенно за тем, как они стараются вести себя правильно в неправильных местах, – сказала она, оглядев комнату. – У вас тут… минимализм с акцентами. Это терапевтическая эстетика?

– Скорее, неуспешная попытка упорядочить хаос, – сказал он. – Но, кажется, хаос пока побеждает.

– Это радует, – усмехнулась она. – Значит, вы не опасны.

Он ничего не ответил. Просто открыл блокнот и сделал пометку – не потому, что нужно, а чтобы она знала: он слушает.

– Видите ли, – начала она, – иногда мне кажется, что я… не совсем я. Или я, но только когда не думаю об этом. Как будто кто-то второй арендует мою личность в часы отсутствия. А иногда – я не могу вспомнить, была ли я собой вчера.

– Это впервые?

– Нет. Но раньше я думала, что это поэзия. Или последствия чтения Платона в шесть утра.

– Вы употребляете наркотики?

– Только информацию.

Он кивнул. Почти с уважением.

– Хорошо. Расскажите, что ощущаете в такие моменты.

– Иногда – присутствие. Иногда – как будто я наблюдаемая. Иногда – как будто меня отзеркаливают, но не возвращают отражение.

Он поднял взгляд. Первый раз за сеанс. Её глаза были серо-зелёные, но с тем блеском, который возникает не от света, а от вопроса, давно не получившего ответа.

– Маша… Можно вас так называть?

– Конечно. Или можете выбрать другое имя. Я не очень привязана.

Он отметил про себя: нестабильность идентичности, выраженная как игра – признак тонкой внутренней работы. Или внутреннего вторжения.

– Вы хотите попробовать гипносессию?

Она посмотрела на него как на старую фотографию родного дома, неожиданно выпавшую из папки со старыми документами.

– А давайте. Только предупреждаю – если вдруг я начну говорить на языке дельфинов, не пугайтесь. Это не из-за вас. Это просто я.

Он кивнул, сделал свет мягче, проверил аппаратуру. Она удобно устроилась в кресле, набросала рукой какой-то символ в воздухе – просто жест, но будто со смыслом.

– Готова.

– Хорошо. Глубокий вдох… медленный выдох… и вы позволяете себе отпустить всё, что не нужно.

Она закрыла глаза. А Иван – впервые за долгое время – почувствовал, как в пространстве начинает скапливаться что-то ещё.

Иногда она просыпалась с ощущением, что всю ночь кто-то думал вместо неё. Мысли были аккуратные, отглаженные, даже чуть слишком логичные – как будто их прогоняли через чужую систему координат или перегонный куб.

«Это не мои мысли», – говорила она себе, потягиваясь под одеялом, – «Мои были бы с ошибками, с импульсом, с нелепостью». Её мысли умели путаться, перескакивать через ассоциации, танцевать с идеями – эти же шли ровно, как по линейке. Почему-то возникало сравнение между боевым подразделением в условиях реального боя и ротой кремлёвских курсантов, великолепно обученных красиво маршировать на парадах и выражением лица материализовывать такие понятия как «долг», «честь», и «если что, мы завсегда, только прикажите, не посрамим царя и отечество». Причём здесь царь – она и сама точно не понимала, но почему-то думалось именно такими формулировками.

Первый раз она почувствовала это после того, как вернулась с дачи. Тогда ей снился сон: она стояла на перекрёстке, где улицы были сделаны из света, и к ней подошёл человек без лица и сказал:

– Ты не одна, но ты – первая.

А потом раздался гул, как будто кто-то огромный обновлял карту реальности. С тех пор она стала внимательнее к теням. Особенно – к тем, что двигались не в такт с телом.

Она пришла к Ивану не за спасением. Её не пугал сам факт «другого» в себе – пугало только то, что она не знала, зачем он пришёл. Если бы у него была цель – можно было бы договориться. А так – это было похоже на тихого квартиранта, который живёт в подсознании, пьёт чай, пишет стихи, но при этом не здоровается по утрам.

Ей понравился голос Ивана. В нём было что-то одновременно врачебное и внеземное – как будто он привык объяснять людям, что они состоят из вещей, о которых никто не говорит вслух. Он не удивился и не испугался, когда она упомянула «отражение, которое смотрит не на тебя». Не попытался рационализировать. Он просто спросил: – И как оно на вас смотрит? И в этом вопросе было всё: интерес, принятие, приглашение.

Она не считала себя особенной. Просто – внимательной. Иногда – слишком. Могла уловить, что человек говорит не тем голосом, которым он обычно живёт. Что смех – слишком ровный. Что прикосновение к чашке – неуверенное, как будто рука забыла, чья она. Она умела замечать сбои в поведении реальности. Иногда они были в людях. Иногда – в себе.

Когда Иван начал гипносессию, она почувствовала: не просто расслабление. Открытие. Как будто её кожа – не граница, а интерфейс. Как будто сейчас кто-то сделает шаг навстречу. «Ну вот и началось», – подумала она, и внутренне улыбнулась. – «Посмотрим, кто в ком».

– Дышите глубже.

Маша лежала с закрытыми глазами, дыхание её становилось всё ровнее. Иван сидел чуть в стороне – в своём обычном «месте наблюдателя», как он сам это называл. Пространство вокруг словно слегка стянулось.

– Хорошо. Позвольте телу просто быть. Ни на что не настраивайтесь. Просто наблюдайте. Он говорил привычно – голос уверенный, чуть приглушённый, с тем ровным ритмом, который погружает без давления. Маша начала слегка улыбаться. Глаза под веками двигались быстро, неровно – признак входа.