– За кого ты меня принимаешь, ребенок?! – оскорбился в сердцах. – Я потомственный дворянин, и понятия чести для меня святы. Как и личная переписка. Хотя, должен признать, меня беспокоит личность ее отправителя! – Он показательно поглядел на записку. – Может, ты все-таки скажешь, что в ней написано?

Дениз понимала его беспокойство и, наверное, даже хотела б сказать, но опасалась дарить даже проблеск надежды, который в ее обстоятельствах был слишком призрачен и туманен.

– В свое время... возможно, – чуть виновато отозвалась она. И попросила: – Не обижайтесь, прошу.

Отец заверил, что обижаться было бы слишком по-детски, а он уже не в том возрасте, но Дениз видела, что это только слова – ему больно, что родной человек отгородился от них с матерью гнетущими тайными.

Но поделать ничего не могла: не она выбирала такую судьбу...

В конце концов, запершись в своей комнате, Дениз прочитала записку (вторую за утро): «Тэрри и Дик прошли от Рэй-стрит до Литтл-Саффрон-хилла. Ничего ценного не нашли, но не теряют надежду. Завтра пойдем в сторону церкви... Вы с нами?»

Задумавшись на минуту, Дениз написала ответ и кликнула горничную. Симпатичную, востроглазую Энни, бывшую ей скорее соратницей, чем служанкой, а потому виновато потупившуюся при виде записки на секретере хозяйки.

– Простите, мисс, ваш отец оказался проворней и первым принял записку от вашего человека. Я хотела забрать ее – он не дал. Мне очень жаль, мисс! Простите.

– Впредь будь проворней, – заметила Дениз строго, но подумала, что схему коммуникаций придется все-таки изменить. – Вот, передашь, как обычно, – вручила ей свой ответ. – Но сначала приготовь ванну.

Энни сунула сложенную записку в лиф платья и, присев в торопливом книксене, побежала исполнять поручение. В ванной комнате зашумела вода, донесся лавандовый аромат... Дениз скинула старое платье, в котором изображала уайтчепелскую путану, и невольно припомнила: «Ты – не шлюха, моя лукавая Холли. Кто угодно, но не она!»

«А кто же ты сам? – пронеслось в ее голове. – Как узнать?»

Мысль оказалась навязчивой, и Дениз снова и снова гнала ее прочь, пока нежилась в теплой воде и вспоминала смелые ласки любовника, будто тавром выжженные на коже. Проводила дорожки по собственной коже, а мечтала о длинных ласкающих пальцах и, кажется, предвкушала новую встречу и новые ощущения, ими подаренные.

Что было совершенно недопустимо...

По крайней мере, в данный момент, когда мать одержима ее сватовством. И никакие доводы разума не способны усмирить ее планы...

Дениз в последний раз провела мыльной губкой по телу, обмылась и выбралась из воды, укутавшись в полотенце. В комнате Энни уже приготовила платье и подбирала к нему пару чулок...

– Дневное платье? – удивилась Дениз. – Мы ждем гостей?

– Не уверена, мисс, но мадам распорядилась, чтобы к завтраку вы спустились именно в нем.

Губы Дениз невольно поджались: мама снова что-то задумала, и она даже догадывалась, что именно.

– Так и быть, подай мне сорочку. – И она принялась одеваться, хотя с большей охотой укуталась бы в одеяло и, задернув плотные шторы, осталась в комнате.

Но разве мама позволит!

За завтраком мадам де Бланкар с аппетитом поглощала яичницу и бекон, то и дело поглядывая на дочь, лениво ковырявшуюся в тарелке. За столом, помимо отца, сидел белый, как лунь, джентльмен древнего вида, который беззубо ей улыбался...

Дениз улыбалась в ответ, но с таким видом, что всякий, хорошо ее знавший, не счел бы это улыбкой – скорее хищным оскалом.

Но мадам де Бланкар до оскала единственной дочери не было дела: она вела с гостем занимательную, как ей казалось, беседу и всеми силами вовлекала в нее свою молчаливую дочь.