– Тако я ж чрез лес прошёл, отче! Напрямки! – несколько удивлённо ответил Родий. – Иной дороги не ведаю. В Литву вот пробираюсь.

– Да ты што, князь! – опешил старик, испуганно уставившись на Родия. – Яко смог, яко посмел, сынок!? Чрез энтот лес даже ведмеди не шастают, боятся его лесные жители.

– А я вот проник! – невозмутимо заметил Родий. – Чего уж там.

Старик даже как-то торжественно поднялся, низко, в пояс, поклонился воину, как-то даже робко заговорил:

– Прости, княже. Видать заговорённый ты, аль Христос тебя провёл чрез энтот, чёртов лес. Никто ещё из энтого леса живой не выходил, то всем ведомо.

– Тако ведь от шляха на Туров, по ту сторону, дорога в лес энтот ведёт, токмо замуравлена шибко, отче, – заметил Родий.

– Хе-е, милай! – начал размеренно пояснять старик, – Ту чёртову путя лешие проложили, путника им, вишь ли, привораживать как-то надо. Вот ты им, проклятым, и попалси, токмо кто-то шибко за тебя молилси. То добрый знак! Видать Христос о нас сирых заботу имат. – Помолчав, добавил, – а у нас ить, сынок, Честной семик идёт. Вот уж третий день. Вон внучки мои, што в избе сей час дрыхнут, утречком, егда мать-Заря ланиты своея покрасит, девки очнутся ото сна, Кикиморой навеянного, да, не сполоснув очей своих, побегут скореича берёзкам верхушки заплетать. Я уж им не единожды выговаривал: «Господу нашему несносно занятье сие». Токмо по молоди их, не внемлют оне слову прародителя свово. Ну, да пущай балуют, Господь милостив, всё одно, со временем, вобьёт в бошонки их истину. Ты айда, князюшко, покуда ишо светло, пирогом рыбным угощу, да кваском на бруснике-ягоде настоянном, да почивать пора. Устал ведь небось?

– Благодарствуй, отче! – откликнулся Родий. – Токмо пирога не надоть, а вот кваском твоим побалуюсь, да в избу не пойду, а вон на сеновале улягусь.

– Ан тоже верно, кметюшко, свежий дух лутче избяного. Давай, гости у нас, сколь душа просит.

– Нет, отче! Завтрева отбуду! В Литву пробираюсь, ко князю Миндовгу. Волю князя своево, Александра Ярославича Невского, сполнить мне край надо. Недосуг мне, отче, гостевать тут, ты уж не обессудь!

– А чево же со стороны Волыни-то едешь? – удивился старик.

– Тако у князя Даниила Романовича Галицкого по делам был!

– Ну, ин ладно, кметюшко, – согласился старик. – Айда кваску испей, да ложись спать, утро вечера мудреней…

*****

Великолепное, свеже-умытое утро следующего дня пробудило Родия воркованием горлиц и протяжным сладостным пением, где-то за околицей, девичьего хора, воздававшего хвалу наступающему лету. Родий, заслушавшись, уставивился в открытый зев сеновала на порозовевшее и такое чистое небо, отметил про себя, что наступило «пролетье», когда весна с летом встречается, и начинают колоситься хлеба. В это время девушки и молодые, вдовые женщины празднуют Семик. Праздник языческий, но красивый. Чествуют и славят цветущую землю, покрывшуюся пышной растительностью, не утратившей ещё весенней свежести. В основном берёза являлась символом расцветшей природы, её ни с чем не сравнимой красоты.

– Мы ведь, князюшко, из племени дреговичей, – раздался, вдруг, рядом скрипучий голос.

Родий, даже вздрогнул, не ожидая, что кто-то окажется рядом. Повернув голову, он увидел, что возле него лежал, закинув руки за седую шевелюру, вчерашний старик и непонятно было, спал ли он. Тот же продолжал свою неспешную речь:

– А люди, хоша бы в том же Пинске, прозывают нас Белыми Росами. Може оно и тако, понеже белобрысые мы от роду. Ты, княже, поспи ишо, коню твоему я корму задал, овёс у меня зело добрый, а путь твой дальний и долгий. А то тако айда ко мне в избу, поснидай пирога-то рыбнова. Девки мои, да и иные тож, вон за околицей собрались спозарань, хороводятси, песни горланят язычески. Ну, да пущай поют, Бог с ними.