Родий возьми, да и расскажи старику о вчерашней встрече в диком лесу с девушкой в белом, о странном её желании поиграть в догонялки.

– Э-э-э, княже, – тревожно проблеял старик, – то смерть по лесу разгуливала. Бог тебя уберёг, не дал в догонялки поиграть. Зело страшен лес тот, понеже и не ходим туды.

Родий приподнялся с пахучего сена, драгоценный меч его лежал рядом. Старику пояснил:

– Може и Бог уберёг, отче! Да токмо вот энтот меч наша родовая реликвия, от прадедов моих мне достался. По преданию энтот меч касался тела Христа, а понеже он меня и хранит.

Старик от такого известия поднялся на колени, трижды перекрестился и поцеловал древнее оружие, вернее ножны, в которых был меч. Посмотрев на Родия увлажнившимися глазами, коротко произнёс:

– Храни тебя Христос, сынок! То поистине дорогая реликвия, коли, тела Христа коснулся.

Пока Родий натягивал на ноги свои сапоги, старик предупредил:

– Ты уж, сынок, не сказывай никому об энтом мече. Люди, известно дело, воры. Не все, конечно, но ведь могут умыкнуть оружье сие святое.

– Не умыкнут, отче! – уверенно заявил Родий, отряхиваясь от сенной трухи. – Аще меч энтот знает токмо одного хозяина – род мой! По преданью, оружие сие вручил моему далёкому предку, тоже Родию, тако и меня кличут ныне, сам Каструк, дух гор Кавказа.

– Да-а-а, чудны дела твои, Господи! – произнёс старик. – А мы тута живём на отшибе и ничегошеньки не ведаем. Болота, леса округ непролазные. У нас и ворогов-то николи не бывало, и поборы хлебны, с нас никто не берёт, понеже добраться сюды, в глухомань энту, не могут, да и нечистой силы боятси. Вот и проживаем в спокое, нужды не имаем, слава Христу. Айда, князюшко, в избу!

– Ты погодь, отче! – Родий спрыгнул с сеновала во двор. – Я пройдусь малость, ноги разомну.

Старик тоже спустился, но по лесенке, и, увидев валявшееся на дворе колесо, проворчал:

– Эх, девки мои вскочили спозарань, да убегли, а прибраться тако им недосуг!

С этими словами старик колесо поднял и повесил его на крюк, торчавший из стены амбара. Повернувшись к Родию, он заметил, что тот с изумлением смотрит на ту стену. Оттуда, вдруг, донёсся скрипучий голос:

– Сыми меня с крюка-то, милок!

Старик взглянул туда, где повесил колесо, там вместо колеса висела ветхая старушонка. Крюк держал её за шиворот какой-то серой, словно дорожная пыль, хламиды. Старик, перекрестившись, снял невесомую старушонку с крюка. Та, подобрав с земли палку, медленно, не оборачиваясь, ушла со двора. Хозяин опять проворчал:

– Таскаютси тута всяки! Энто нежить, князюшко. Ты не гляди, у нас тута всяки чуда творятси, понеже язычников полно.

Родий, тоже перекрестившись, смолчал и вышел со двора, не зная, что и сказать. Вообще-то он привык ко всяким необычностям, понимая, что в мире творится много чего необъяснимого…

В берёзовой роще, в конце деревенской улицы, куда вышел Родий, местные девушки отмечали «Пролетье». Праздник этот сугубо женский, даже девичий, – парням принимать участие в нём не полагалось. Родий это знал, потому близко к девичьему хороводу не подходил, спрятался за сосной, решил просто понаблюдать, вспомнить юность. Он знал, что на этот красивый праздник девушки обязательно украшают крестьянские дома берёзовыми ветками, зеленью, полевыми цветами. Семик обычно длится неделю.

В первые дни праздника девушки шли в рощу «завивать» берёзки. Там они связывали ветвями макушки молодых берёзок попарно между собой, под песни ходили под их зелёными сводами. На одной из берёз завивали тонкие ветки в венки и, по обычаю, «кумились» – то-есть, по очереди целовались через венки, давая друг другу клятву в дружбе и верности.