– Да вот еду в Псков по поручению короля Миндовга!

Кнехты недоверчиво покосились на белый плащ с красными крестами на спине и груди Родия. Один из них уже более дружелюбно заметил:

– Почему-то язык у тебя не похож на наш. Ты откуда родом?

– Из Бергена! – был короткий ответ.

– А-а-а, тогда понятно! Почему тут торчишь? Заходил бы!

– Да вот размышляю, друзья мои: то ли дальше ехать, то ли в гости к барону Ульриху напроситься. Дело у меня, ребята, срочное, королевское. Спешить надо, да конь вот голодный, покормить бы надо.

Кнехты, при упоминании имени хозяина замка, совсем успокоились, добродушно сказав:

– Ну, думай, да решай, а мы пошли с обходом. Пока, рыцарь!

*****

В большом мрачном зале первого этажа баронского дома, за грубым столом из пяти массивных широких плах, сидели два, немолодых уже, человека. Один, тощий и высокий с острым костистым лицом, барон Ульрих фон Штодэ принимал гостя, монаха, брата Лиона, представителя папы Иннокентия IV, такого же тощего, как и он сам, только ростом тот был меньше, да одет в чёрную сутану с тонзурой на голове.

Сидениями им служили обычные берёзовые чурбаки, накрытые медвежьими шкурами. Четыре узких окна пропускали в зал мало света, а потому по бокам входа в мрачное помещение горели два факела, дым от которых плавно уходил в окна без стёкол. На голых стенах из дикого пластинчатого камня, кроме различного оружия на двух потёртых временем персидских коврах, ничего лишнего не было.

На стене, за спинами хозяина и его гостя, висело большое распятье. Суровую обстановку зала не оживлял ковер или хотя бы вязаная рогожка на земляном, плотно утоптанном полу, что прямо указывало на отсутствие женщин в замке. Цитадель явно была наводнена только вооружёнными мужчинами. Да оно и понятно: какие тут могут быть женщины, коли, военные действия в этих местах, велись уже полсотни лет, то, затухая, то, разгораясь вновь, словно та печь у захудалого истопника, которому то дров не хватает, то расторопности, а то, может, и ума.

На столе, в деревянном блюде масляно отсвечивали коричневыми боками с пяток жареных кур, а в ивовой плетёнке чернела коврига чёрствого хлеба, больше похожая на речной голыш. Несколько объёмистых глиняных баклаг с пивом, да серебряный кувшин с вином дополняли нищую обстановку баронского стола. Пожалуй, только несколько расписных глиняных кружек оживляли этот сиротский стол. Хозяин, барон Ульрих, кисло поглядывая, на такую спартанскую еду извиняюще обращался к гостю:

– Ты уж прости, брат Лион, за скудную пищу, но мои оболтусы к обеду зажарят доброго кабана, тогда уж и разговеемся. В этих лесах диких свиней полно, а хлеб и другой провиант мне привозят из Вильно и даже кое-что из Кёнигсберга.

Тот, кого назвали Лионом, поправив монашескую сутану, успокоил хозяина:

– Не надо извинений, брат Ульрих. Что я не понимаю? Господь учит нас грешных воздержанию в пище и не только, а папа призывает нас, слуг Христовых, нести слово Божье заблудшим и погрязшим в ереси и язычестве, ибо сказано: «кто вникнет, тот возвысится и спасётся…». Правда сейчас не пост, а потому не грех и разговеться поросёнком. Ты лучше расскажи, брат, как складываются твои отношения с местным населением, с этими еретиками славянами?

Барон бросил свой нож, которым собирался зацепить из плетёнки одного из печёных куренков, на стол, и с раздражением высказался:

– А никак, брат Лион! Эти варвары понимают только один язык, – меча и кнута! Если бы не князь Александр, что сидит в Новгороде, на силу которого уповают эти еретики, я быстро принудил бы местных еретиков к покорности, и привёл бы в лоно истинной церкви….