Корпус «Волчанца», дрогнув снова, чуть просел на корму, но катер еще держался на плаву… Шмелев по-прежнему был спокоен, ничто не отразилось на его лице, – приподнявшись на скамейке, глянул, что там, за бортом?

А за бортом было совсем темно, сумрак уже близко подполз к катеру, одного небольшого броска не хватило, чтобы накрыть судно целиком, вот предночная темнота и собирала силы, чтобы сделать последний прыжок.

В голове было… ничего там, собственно, не было, пусто, думать ни о чем не хотелось, да и не мог он уже думать, времени на это совсем не осталось. Вообще пришла пора дать оценку прожитому – каким оно было? Доволен ли он им? Не стыдится ли своего прошлого?

Нет, прошлого Шмелев не стыдился, он никогда не юлил, не предавал, никого не подставлял под удар, чтобы спасти себя, старался жить честно, поэтому никакого богатства так и не нажил, – кроме этого катера, пожалуй, – работать старался так, чтобы никто никогда не говорил о нем худых слов…

Так оно и вышло, в общем-то.

Конечно, Шмелев, как всякий человек пенсионного возраста, в ельцинскую пору сделался лишним, и хотя он не участвовал ни в каких преобразованиях и не рубил топором советскую власть, не отличился и в сопротивлении демократам, а честно работал на своем месте, он все равно здорово мешал и левым и правым, – всем, словом, а здешним революционерам, гайдарам, чубайсам, авенам – особенно. Что делали революционеры с такими людьми – известно…

Засовывали в кастрюлю, накрывали сверху крышкой и ставили на газовую горелку, включенную на полную мощь. Доводили до кипения. Можно себе представить, во что там превращался лишний человек.

Страшная была пора. Бандиты и неучи управляли городом, адмиралы продавали современные боевые корабли на иголки, милицейские начальники сколачивали разбойные шайки.

Горькое, тяжелое время то ушло, но многие люди, в том числе и те, кого Шмелев хорошо знал, ушли также, не выдержали, – души у них разорвались, сердца тоже не выдержали, – пропитанный водкой вольный ельцинский мир они сменили на однокомнатные земляные квартиры, которых немало возникло тогда на местных кладбищах.

Наверное, надо было бы уйти и Шмелеву, но он посчитал такую позицию трусливой и не ушел, остался… Может быть, напрасно остался?

Внутри «Волчанца», под двигателем раздался удар, словно бы в катере что-то лопнуло, – скорее всего, хребет, но думать о чем-либо он уже не мог и закрыл глаза.

Боль, возникшая было, неожиданно отступила и, словно бы задумавшись, затихла. Все, пора на вечное поселение, на дно морское. Вряд ли кто здесь его найдет.

Вода залила ему ботинки и поползла выше… Катер боролся, вздрагивал, как и прежде, он не хотел, в отличие от Шмелева, умирать.

Сколько времени Шмелев провел в забытьи, он не помнил… Вообще-то, он находился в это время между небом и землей, мелочные минуты, даже десятиминутки он не считал, ждал, когда сделает последний вздох и душа его оторвется от тела… Ждал, но не дождался – неожиданно рядом с «Волчанцом» взревел мощный мотор, в борт жестко ударила волна, сильно накренила катер, в следующее мгновение раздался крик, вызвавший звон в ушах:

– Игорь Сергеевич!

Шмелев узнал Гошин голос. Как же Гоша нашел его в необъятном океанском просторе, было непонятно, следом он услышал другой голос – таксиста Володи, подвозившего его в Змеинку…

Было холодно. Сильно замерзли ноги. Вода уже подбиралась к коленям сидящего Шмелева, набралось ее много, но «Волчанец» все еще держался на плаву, не тонул.

Крик повторился – Гоша Кугук кричал изо всех сил, не боясь, что от напряжения у него порвутся голосовые связки или лопнут барабанные перепонки… Как же он все-таки отыскал Шмелева, ведь маршрут «Волчанца» не был нигде отмечен?