Сын Пролётной Утки Валерий Поволяев
© Поволяев В.Д., 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
Валерий Дмитриевич Поволяев – известный российский писатель, автор более ста книг. Его произведения переведены на английский, французский, немецкий, арабский, датский и другие языки. По мотивам повестей «Тихая застава», «Место под солнцем», «Таежный моряк» сняты одноименные фильмы. Лауреат премии Ленинского комсомола, Всероссийской премии «Золотой венец Победы», литературной премии им. К. Симонова, А. Фадеева, Б. Полевого, Н. Кузнецова, Г. Жукова и многих других. Награжден орденами Дружбы, Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, Красной Звезды, орденом Почета.
Сибиряки в «Сибириаде»
Красивое слово было рождено в издательстве «Вече» – «Сибириада». Вслед за запоминающимся словом этим родилась популярная книжная серия, в которой было напечатано много чего интересного: романы, повести, рассказы, литературные исследования человека, обладающего сибирским характером.
Причем мне кажется, что сибиряк, как личность, остается сибиряком всегда, везде, где бы он ни находился, где бы, в какой географической точке ни происходили описываемые события, «привязка по глобусу» не имеет никакого значения. Ведь сибиряк – он и в Краснодарском крае сибиряк, и в Белоруссии с Украиной, и в Турции на отдыхе, и в Сирии, где не так давно был даден крепкий бой террористам, и где-нибудь в Арктике, на обледенелом пограничном островке. Сибиряк интересен везде, всюду, где бы он ни пребывал, везде и всегда.
Автор этой книги Валерий Поволяев довольно подробно исследует характер, о котором идет речь, сам написал для «Сибириады» немало. И вот – его новая книга.
Она состоит из вещей необъемных вроде бы, но в работе трудных – из рассказов. Рассказы всегда считались жанром капризным, непростым в обточке, иногда требующим много времени. Чтобы получилось то, что надо, требовалось набить на пальцах мозоли. Сибиряки в книге – и прямые герои повествования (в большинстве рассказов) и герои косвенные, в действии участия вроде бы не принимающие, но способные создавать психологическую обстановку, нужную автору. Чем автор, собственно, и пользуется.
Не все герои книги, – а их много, – помечены знаком плюс, есть и такие, что несут в себе отрицательный заряд. Причем как человек, свою жизнь связавший с правоохранительной системой страны, знающий не только светлые стороны нашей действительности, но и стороны теневые, хочу отметить, что автор поступает правильно, показывая героев самых разных, во всей их многоплановости… Недаром в книге есть раздел «Новые русские» (назвать раздел «Новые сибиряки» рука у автора не поднялась).
Теперь об авторе, о прозаике Валерии Поволяеве. По происхождению он – сибиряк, точнее – родился на Дальнем Востоке, раньше считавшемся Восточной Сибирью, жил в Свободном – городке на Зее, в Сковородино – узловой станции на железной дороге, ведущей в Хабаровск, в Красноярском крае – на станции Сорокино, потом в Минусинске. Затем перебрался на запад, в нынешнюю Липецкую область, через некоторое время – в Москву. Но везде оставался и продолжает оставаться сибиряком.
Я, как и автор этой книги, – тоже сибиряк. Родился на Байкале, учился и работал в Свердловске, через несколько лет был переведен на работу в Москву, где ныне живу и тружусь. Но в Сибири бываю часто, у меня много учеников и в Улан-Удэ и в Екатеринбурге, поэтому я едва ли не четвертую часть своего времени провожу там… В общем, героев, населяющих эту книгу, я знаю хорошо, вижу их часто – и одних, и других, и третьих.
Словом, «Сибириада» – это мое, как и для многих других читателей, очень близкое, родное, если хотите, и будет родным, близким всегда. Как и всякий сибиряк, он тоже всегда будет земляком моим, желанным в общении человеком, где бы я его ни встретил…
Юрий СКУРАТОВ,
доктор юридических наук, профессор,
действительный государственный советник юстиции
На фоне синих сопок
Срочный вызов во Владивосток
Силантьев считал, что у него крепкое сердце – столько оно вынесло, столько выдюжило – рвалось-надрывалось, насаживалось на штык, его пытались достать у Силантьева из груди и швырнуть в угли, чтобы запечь, но ничего: сердце все выдержало, работало без перебоев в разную пору – и когда они оставались без еды в занесенном снегом устье безымянной речки и до того докуковались, что уже варили в котелках сосновую мездру, ею, да еще бульоном из коры и питались, и когда ему объявили о втором сроке – ни за что ни про что, и когда он узнал, что оставшаяся на воле жена умерла в полном одиночестве: друзья отвернулись от бывшего капитана первого ранга Вячеслава Силантьева, ставшего врагом народа, родственники – худший вид друзей – тоже поспешили отречься, деньги кончились, хвори и одиночество допекли жену окончательно, и красивая, заставляющая восхищенно обмирать весь флотский Владивосток Вера Сергеевна Силантьева рано ушла из жизни. Силантьеву тоже надо было уйти, но он не мог наложить на себя руки и ночами молил свое сердце, чтобы оно заглохло, остановилось, чтобы горючка кончилась и все питательные проводы оказались перекрытыми, заткнутыми затычками, чопами, пробками, мусором, в конце концов, который способен забить все на свете, но сердце не вняло мольбе хозяина, ослабший организм сопротивлялся и все, что выпало на долю Силантьева, одолел.
Когда было трудно, Силантьев хватал ртом жидкий северный воздух, обжигал им губы так, что они облезали до мяса, сочились красной сукровицей, до одурения глотал комаров и мошку – наелся насекомых на всю оставшуюся жизнь, держался за грудь, за живот свой, боясь, что потеряет какую-нибудь внутреннюю «деталь» – и верно, потери были. Дырка в желудке, проеденная язвой – надо полагать, не одна, рвань и глисты в кишках, протертая до крови двенадцатиперстная, сиплые легкие, хотя легкими он славился на флоте, когда проходили медицинскую комиссию, с такой силой рвал прибор, что вот-вот чуть не опрокидывался, а лица врачей делались изумленными и нехорошо бледнели – этот молодой кап – один мог испортить дорогостоящую аппаратуру, – обмороженные уши, обмороженные пальцы, оттяпанный топором мизинец на правой ноге… Все минусы, минусы, минусы – минусов столько, что всех не сочтешь.
А плюсы? Плюсов только один: отсидевшего с тридцать девятого по пятьдесят четвертый год Вячеслава Игнатьевича Силантьева выпустили на волю, пожали руку и извинились: ни за что, мол, ты, капитан первого ранга, сидел. Но дальше Магадана отлучаться не велели, помогли даже снять каморку в промерзлом, берзинской еще постройки дощанике – какому-то энкаведешному, а точнее, уже эмведешному (министерство внутренних дел образовалось только что) начальнику понадобилось, чтобы все военные люди, имеющие отношение к флоту, находились у него под рукой, никуда не отлучались. Какому именно шефу это понадобилось, Силантьев не знал, а интересоваться его отучили – только и делали пятнадцать без малого лет, что отучали от разных дурных привычек, от любопытства и от желания общаться с другими, от необходимости пользоваться носовым платком, зубным порошком, ногтечисткой, салфетками – слишком много оказалось у Силантьева и ему подобных дурных привычек.
Поселившись в Магадане в каморке, Силантьев долго не мог поверить, что все осталось позади, что он волен открыть дверь, спуститься по гулкой деревянной лестнице вниз, в хорошо протопленный предбанник подъезда, открыть дверь, специально утепленную, обитую старыми одеялами, чтобы хвосты снега не заносило в помещение, и очутиться на улице, – а на улице он волен пойти направо, волен пойти налево, никто не будет дышать ему в спину, щекотать лопатки штыком либо стволом автомата и требовать, чтобы заключенный держал шаг и строго соблюдал направление. «Азимут, яп-понский бог! Р-раз-два! Р-раз-два!»
И нельзя сделать шаг в сторону. Шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству, которая будет обрезана короткой автоматной очередью. Длинной тут и не надо, вот так!
Когда холодно и от мороза позванивают кости, звенит замерзшая слюна во рту, звенит одежда – шаг бывает уторопленный. Не дай бог при таком шаге-беге упасть в снег. Это все, конец – прямая дорога к верхним людям. Уж лучше в таком случае шаг влево, либо шаг вправо – все меньше мучиться придется.
Долго не верил Силантьев, что прошлое кончилось, – вечерами, находясь у себя в каморке, замирал, ловя звуки, больше всего боясь, что раздадутся сдвоенные или строенные шаги. Это значит, что идут… вполне возможно, за ним. В нем обмирало, становясь чужим, ненужным все, чем он был начинен, от макушки до пяток. Каждая дырка начинала сочиться кровью – возникала глухая боль, которую ничем нельзя было перешибить, если только другой болью. Но другой боли взяться было неоткуда – у него и так болело все. Куда ни ткни пальцем, на что ни укажи – болит!
Иногда он стоял у окошка, почти прижавшись к замерзшему стеклу и в чистый, специально прожженный монетой кругляшок смотрел на улицу, ловил слабые тени и в мерцании снега отсвет редких фонарей. Света в комнате не зажигал – боялся, что его с улицы засекут и припечатают бог знает какую статью – почище пятьдесят восьмой, хотя чище уже нет: всех, кто проходил по ней, звали фашистами. Это только в книгах, которые были потом написаны, осужденных по пятьдесят восьмой статье беззубо звали политиками, а на деле – фашистами; уголовников, естественно, звали патриотами. Вот «патриот» иногда и скалил зубы на «непатриота», шипел выразительно, с натугой, словно протаскивал сквозь сжим челюстей собственные легкие:
