Ладно, мол, что было, то прошло, главное, чтобы это никогда не повторилось – во-первых, а во-вторых, Гоша был таким же брошенным, одиноким, совершенно забытым человеком, как и Шмелев, и вообще-то им сам бог велел не ругаться и не высказывать друг к другу претензии, а находиться рядышком… Когда вместе, то и жизненные рвы, буреломы и ямы преодолеваются легче, это закон.

А законы морские, сухопутные, горные, подземные, речные, лесные и прочие Гоша чтил свято, как, собственно, и Шмелев… Шмелев ведь тоже был слеплен из того же теста и тоже чтил эти законы.

Что с ним будет дальше, Шмелев не знал. Кугук также не знал. Ни про себя, ни про шефа.

Намокшие брюки облепили Шмелеву ноги, ткань неприятно прилипла к икрам. Куртка тоже намокла, точнее, не намокла, а подмокла снизу, в карманах хлюпала влага.

Внутри у Шмелева, когда отпустила боль, неожиданно все ослабло, сделалось пусто и в голову внезапно пришла мысль, что организм его способен сам найти лекарство, выработать некую антиболь, которая свернет шею таинственной хвори, допекавшей его и на ночной рыбалке и позже, это было несколько раз, и фантастическая мысль эта наполнила его душу незнакомым спокойствием…

Прошло еще немного времени и он зашевелился, высунулся из машинного отсека.

Темнота опустилась на воду, сомкнулась с ней, приближался шторм, волны налились тяжестью, сделались твердыми, «Волчанец» с громким стуком перепрыгивал с одного пенного гребня на другой, – море сделалось словно бы деревянным. Мимо проплыли камни и земля острова Скрыплева, украшенного игрушечным белым маяком, похожим на горную сванскую башню.

Неужели он чуть не лишился всего этого?

Внутри, в самой душе, в очень далекой глубине возникли и очень скоро пролились очищающие, придающие организму силы слезы, и Шмелев внезапно заплакал, поскольку понял очень важную истину: нельзя уходить из непростого, часто очень скорбного, неудобного, даже неприятного мира людей, болезней, хворей, испытаний, лишать себя всего того, что он сейчас видит, пока это не разрешит Господь Бог.

Вот когда разрешит – тогда пожалуйста, – уходи! А пока держись руками, зубами, всеми силами, что у тебя есть, тех часов и минут, что отведены Всевышним человеку, в том числе и ему, Игорю Сергеевичу Шмелеву.

Иначе Шмелев перестанет быть православным человеком, а он этого очень бы не хотел.

Светлой памяти Альберта Мифтахутдинова

Во время войны, и чуть позже, в пятидесятые годы, по тундре ездили вооруженные люди в форме, с погонами, ездили работники райкомов и райисполкомов и говорили тундровым корякам, а если дорога приводила их в чукотскую тундру, то говорили и чукчам:

– Как только увидите в тундре русского – стреляйте! Убивайте не задумываясь. Русский в тундре – это беглый русский. А чтобы у вас навар был – по десять патронов за каждого убитого. Годится?

– Годится, – задумчиво отвечали коряки и чукчи и, случалось, сшибали пулей с ног иного заеденного, закусанного комарами до смерти бедолагу с выпитой кровью, обгрызенного до костей – только кожа осталась у человека, да кости, больше ничего, отрезали у беглого ухо, чтобы было что предъявлять начальству – «вещдок», так сказать, – и получали в награду десять патронов.

Вот сколько жизнь, оказывается, стоила – десять каких-то патронов. Невелика цена!

В тундре есть много ям, в которых лежат люди – совсем неиспортившиеся, несгнившие, некоторые, будто живые, поскольку лежат во льду, – худые, вымороженные, в плохонькой одежде, большинство босиком, с черными – то ли отдавленными, то ли отболевшими пальцами, которым суждено было отвалиться, но хозяин предстал перед Всевышним раньше, чем пальцы отвалились, – Иннокентий Петров эти ямы знает наперечет, у него даже карта есть, где они помечены крестами, но Петров карту эту никому не показывает, боится.