За зиму он отлежался, к весне уже неспешно ходил. Пострел26* прошёл, только левая рука немного ослабла, да седина, прежде редкая, одолела голову. Рыбаки пробовали брать его на озеро, но по хворой слабости это оказалось для него тяжело, и он стал плести с мальчишками сети и рассказывать о внуке, уехавшим в дальние края.

По утрам он выходил на дорогу. Для него люди там поставили чурбак, и он сидел на нем часами, иногда засыпая. По возвращении его спрашивали: «Не приехал?» Он отвечал: «Сегодня, наверное, уже не будет». Потом и спрашивать перестали, жалостливо глядя вслед. В их представлении внук был просто мечтой полоумного старика.

Прошло три года. И вот как-то, летним утром, присев, он услышал лошадиную поступь, от которой внезапно забилось сердце. С озера стелил густой туман, и пути ещё не было видно. Почему-то именно от этого, сегодняшнего цокота, неожиданная радость, нарастая в душе, до слез сжала Деду горло. Он привстал, потёр слеповатые глаза и прошептал: «Это ты?». Опиравшиеся на костыль руки задрожали.

Из тумана появился бледное очертание всадника с непокрытой головой. На стременах угадывался лук и подвязанное копьё. Сильные руки уверенно понукали лошадь. Дед залюбовался статным ратником и невольно поднял раскрытую ладонь вверх, привлекая внимание. Губы его шептали: «А я уж помирать собрался, внучок… Не спеши родной, я тут стою, тебя жду, я тут…».

* * *

В корчме шумел народ. Сурок, положив накидку на разогретые камни, сидел спиной к огромному камину и ел луковицу с хлебом, запивая горячим вином.

– Крестоносцы мясо не едят, – заискивая, хозяин корчмы поставил на стол горшок горячей полбы27*. Сурок ел молча и продолжал думать о Деде и русском купце, плывущему по бурному морю с его письмом. Это было уже третье письмо Великому князю. Первые два, скорее всего не дошли. Сурок вздохнул и, глотнув вина, куском хлеба стал собирать остатки каши в горшке. За грязной пузырней «окна» продолжали шлепать капли. «Неужели дед умер, неужели более он не пришлёт своего гонца?»

Почти полгода не было весточки с озера. Произойди такое два лета назад, Сурок не волновался бы, но сейчас, когда подвернулся случай, которого он ждал всю свою жизнь на неметчине, важные вести и передать-то не с кем. Да и посоветоваться не мешало…

Вернувшись из Палестины, он сразу же поехал к Деду. Тот обнимал его, плакал словно малый ребёнок; потом долго слушал его рассказы о приключениях, о маврах, о сарацинах и Иерусалиме. Первые дни он ходил за Сурком по пятам, боясь отпустить его; смотрел, не отрываясь, внимал каждому слову, а по лицу текли слёзы. Знатоки объяснили, что после удара так всегда бывает – плачут старики как малые дети.

Но после встречи с внуком старик неожиданно приободрился, перестал хромать, и не раз выходил с рыбаками на озеро, показывая невиданную прыть для преклонных лет. Каждое утро он брал колун28*, и крутил им во дворе, играл, будто пушинкой, на удивление местным силачам. Он остался тем же Дедом, который был рядом с самого детства. И мало-помалу вновь обоих завертела лазучья судьба…

* * *

Хотелось сперва отписать ему, как договорено тайнописью. Потом, глядишь, подвернется случай приехать и все порассказать самолично. Дед обычно садился возле окошка, брал горсть семечек, лузгал, вдаль глядеть и слушал. После давал советы. Вместе соображали, к князю ехать или еще куда. Решать-то приходилось в конце-концов, все равно Сурку. Но старик иной раз так скажет, так повернет, махнув при этом рукой, мол чепуха, не бери в голову, и у нас это бывало, что на душе станет легче. Или вдруг задумается и вспомнит: «Подобная кутерьма, аж двадцать пять годин назад случилась с одним подлазом, в Ревеле случай был, к самому бургомистру подлизался хитрец…» И расскажет. Вроде ничего толком и не посоветует, а тревога утихает, все ясно становится… «Дед!» – Сурок оглянулся в корчме по сторонам и, увидев, что его никто не подслушивает, произнёс вслух по-русски: «Дед». Сильное слово. К нему душа тянется… «Нет, он так просто не сгинет, даст о себе знать, живой или мертвый…»….