Дед всегда был при хозяине, потому и растерялся по первой. Хотел уже все бросить, но мальчишка пересилил его. Стал уговаривать, спорить. Уж и не вспомнить каким вечером родился замысел как службу исполнить….

– Ты Дед, ничего не понимаешь, – возражал Сурок, – к псам-рыцарям так просто не подберёшься! Тут долго надо пристраиваться. А в крестовом походе можно имя знатное прямо с земли поднять… Неразбериха на войне, сам знаешь какая. Пристану оруженосцем, а там глядишь, и в рыцари посвятят… Ты пойми – они все друг друга знают. Все – «фон Бароны и де Графья».

– А ты среди простого люда, неспешно, как названый отец твой. Ведь он всё ведал и без баронов… Зачем голову-то подставлять под стрелы сарацинские, на Руси что ли мало напастей?

– Посмотри, какое время наступило, Дед. Все по-другому, не как в ваши годины. Когда отец начинал лазучить, о немцах люд простой не знал ничего толком, а о войне и не помышляли. Пойми, сейчас не просто надо знать – «куда поехали и сколько», нужно их главную задумку ведать, а может и помешать вовремя, чтобы войны и вовсе не было….

– …не пущу, не пущу, милый!

* * *

Но всё напрасно, ничего с упрямцем не поделаешь. Спорили до хрипоты, ругались, да и собрались в путь-дорожку через всю Европу. А съезжались тогда крестоносцы на юг старого римского полуострова, во фряжий25* город Бриндизу.

На летней жаре среди воинов Христовых начались болезни, там-то Деда и хватил удар. Да так сильно, что рот скривило, и левая рука совсем перестала слушаться. Молодой Сурок, не отступая, нашёл булгарских купцов, которые за деньги пообещали вывезти болезного на Русь, ближе к Чудскому озеру. А сам уплыл в Палестину….

Припомнив с болью в душе свое собственное равнодушие, Сурок напоследок взглянул в сторону купеческих кораблей, стряхнул воду с накидки и устало побрел прочь, к рыбацкому посаду……

В те далекие годы жизнь стремительно несла его на своих крыльях, не давая уразуметь ни опасности, ни сострадания. Он не печалился разлуке с Дедом. Напротив, радовался, когда корабль отчалил, а сварливый провожатый остался в обозе на берегу. Он не знал, что тяжко больной старик нашёл в себе силы поднять трясущуюся голову и смотрел, и смотрел на сотни кораблей, уходящих к далёким палестинским берегам, думая только о нем.

– Какой же я был бессердечный!..

… Заскрипели снасти генуэзских кораблей, поползли вверх паруса с крестами посередине. Рыцари на палубах в молитве преклонили колено, а, поднявшись, дружно запели «Аллилуйю». Сурок, держась за корабельную снасть, встал на борт ногами и замахал рукой толпам на берегу. С ним рядом ликовал его новый знакомый, такой же, как и он, мальчишка, по имени Конрад фон Киппе. Правда, был он немного выше ростом и покрепче в плечах, но на берегу люди их часто путали друг с другом. Немецкий мальчик сбежал из дома на Святую войну, когда его тётка, старая баронесса, умерла. Киппе тоже влез на борт, и они стояли, обнявшись, как братья, подпевая словам рыцарской песни: «Прощайте, прощайте, Бог с нами, Аллилуйя! Прощайте, может и навсегда, но Бог будет с нами, Аллилуйя!» Белые голуби, отпущенные с берега, проносились над мачтами, ветер трепал сухие мальчишеские волосы, выгоревшие на жарком солнце….

«Какой же я был глупый!» – вновь подумалось Сурку, когда загрохотало над городом Любеком, и, вместо измороси, по черепицам хмурых домов забарабанил густой дождь. Лазутчик завернул в корчму, чтобы отогреться и поесть.

– Господин Конрад фон Киппе! – окликнули Сурка, он обернулся……

* * *

Не обманули булгарские купцы, довезли деда до рыбацкой деревни, на берег Чудского озера. Там то дед и стал ждать своего названного внука.