Гришка лежал при свете лучины, отвернувшись к стене, и стонал. Рядом сидела старушка. Она, не в силах видеть как страдает больной, причитала вполголоса:

– Батюшки, батюшки. Смилуйся, Господь… Может, водички студёной? – вновь не выдержав, наклонилась к Гришке.

– У-у-у! – простонал в ответ скоморох. – Уйди, не могу я… уйди… больно мне…

Старушка жалостливо вздохнула, и вскоре на радость ей послышался стук в дверь. Вошли люди. От их появления пламя лучины заколебалось, чей-то незнакомый голос прошептал: «Ну, как он?» «Плох, батюшка. Ой, плох», – ответила старуха. Гришка не поворачивался к ним, но к голосу прислушался. В затхлом воздухе повеяло свежим морозцем со сладким духом ладана. Хоть Гришка и не любил запах ладана, он ему казался тяжёлым, но на сей раз, будто боль стала тише от приятного дуновения, а может, любопытство взяло. И он нашёл силы повернуться лицом к пришедшему человеку. А батюшка уже выпроводил всех и остался один.

В темноте видно было одно лицо священника. Он склонился над Святой книгой, листал, искал нужное. Скомороху показалось, незнакомец забыл о нём, так увлеченно он вглядывался в буквы. Останавливался подолгу, читал, поглаживая чёрную бороду, суровые глаза добрели… И Гришке стало уютно рядом со спокойным, чинным человеком. Он забыл про боль в груди и начал дремать. Вдруг батюшка спросил:

– Крещен ли ты, сын мой?

Григорий не был крещёным, но батюшку это совсем не смутило, и он продолжал листать свою книгу. Гришка же заволновался, опасаясь, что сейчас будут приставать к нему с крещением. Боль, притихшая было, опять стала усиливаться. Но священник негромко промолвил:

– Ты полежи, сын мой, а я тебе почитаю. Может быть, легче станет… А если сможешь, то и засни…

Найдя нужное место, он бережно расправил могучей ладонью листы книги, и, отхлебнув из ковша, начал читать, будто рассказывать сказку. Вот так же, в детстве рассказывали Гришке на ночь сказку. Он слушал, и видения кружили под тёмным потолком вместе с дымом лучины…

«… Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы.

Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен;

Щит и ограждение – истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днём,

Язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…» 17*

Гришка поджал ноги и прикрыл глаза. Ему представилось, что он, совсем крохотный свернулся калачиком под тёплым крылом огромного голубя и белые перья ласково прижались к его лицу. А вокруг, в темноте, бушуют завывают колючие метели, а ему всё нипочём… и он заснул…

* * *

Священника звали отец Агафон. Был он греком, приехавшим ещё совсем молодым на Русь нести Слово Божье. Вначале ему было трудно среди чужих. Языка он толком не знал и в проповедях оттого часто попадал впросак.

Во многих глухих деревнях люди не любили черноризцев. Злые шутники, смекая, что человек не всё понимает по-русски, говорили иногда ласковым голосом, а на самом деле мололи всякие пакости. Отец Агафон улыбался, не зная, что его чистят последними словами, а за спиной, фигу держат. Но прошло время, и стал он говорить не хуже любого русского. А попав снова в деревню, где его когда-то срамили, повстречался со старым обидчиком. Тот, припомнив отца Агафона, решил опять пошутить…

Произошло это при многих жителях деревни, вечером, на посиделках. Шутник был самым бойким, – росточком мал, бородёнкой редок, но востёр. Жил бобылём и у баб вдовьих пользовался особым расположением. Никто из мужиков ему не перечил, потому что драчлив был бобыль.

Люди собрались послушать черноризца. Отец Агафон степенно достал Священное Писание, положил его перед собой, стал рассказывать о Иисусе Христе, о рае и аде, который ждет грешников. И так складно у него получалось в этот раз, что он и сам порадовался. Но в проповедь неожиданно встрял деревенский шутник. Вначале он задавал колкие вопросы. Потом распоясался, начал насмехаться над чёрной рясой отца Агафона, над заплатками, которые пестрели на его одеянии. «И где же Бог-то твой? Чего же Он тебе новую одёжу не выдаст…»