– Знаем, не учи. Лучше возьми бересту и подробно весь путь мой распиши… Так ты, значит, четверть прибытка хочешь? Многовато… – посмотрел он строго на Амтлихштейна, а тот будто не слышал, уплетал блины, обмазывая прежде в миске с мёдом, и запивая отваром шиповника. Иван Данилович стал ждать, когда сказанное дойдет и совесть иноземная пробудится. Немного погодя, видимо поняв, что молчание затянулось, немец хмыкнул и радостно забалаболил:

– Какой же вкусный этот мёд! Кто его только придумал! А Данилыч? Как ты думаешь, кто придумал мёд, немцы или русские? – с наивным лицом спросил Стефан.

– Пчёлы, Степ, пчёлы придумали. Ты мне зубы не заговаривай, – нахмурился купец. – Скоморох нашёлся. Я тебя спрашиваю – четверть с прибытку не многовато ли будет для тебя, лежебоки?…

Долго Иван Данилович торговался со Стефаном Амтлихштейном. Уже и хозяйка вернулась, на стол им сызнова подала. Ещё раз удалилась и опять воротилась, а они сидят и сидят. Только после полудня ушел Иван Данилович, положив в карман берестяную записку.

Проходя мимо дома братьев Митяев, он остановился возле мужиков. Те на него смотрели с недоверием, боясь, что-либо сказать, но Иван Данилович томить не стал, спросил напрямую:

– Ушкуйники есть среди вас?

Купец знал, среди работников братьев Митяев сплошь одни разбойники. На том и погорели они в своё время. Проворовались помощнички, так что купцы своё дело потеряли. Но те, кто воровал, давно из этой артели на Волгу ушли. Остались, которым лихость надоела. На вопрос Данилыча они замотали головами: «Нет, что ты, среди нас разбойников нет, все люди честные…»

– Ну, тогда для вас у меня работы нет, – отрезал купец и пошёл восвояси. Мужики, как ошпаренные, вскочили:

– Да ты что, Данилыч, погодь, мы же не в этом смысле. Ушкуйники мы все, сплошь все ушкуйники!

Купец остановился и, усмехнувшись, ответил им на это:

– Ну, ребята, воры мне тем более не нужны! Своих полон дом. – И опять дальше потопал. Мужики снова за ним кинулись:

– Ты, Данилыч, скажи нам, непутёвым, кем быть, мы тем и будем, только возьми. Глянь на нас, изголодались. Неделю назад даже собаку съели…

Купец остановился и, оборотившись к ним, говорит:

– Живодёры, как не стыдно.

Мужики головы виновато повесили, оправдываясь:

– Нужда, Данилыч, нужда…

– Ну да, ладно, сколько вас всего-то?

– Семеро нас и Гришка, в том доме дрова рубит, сейчас позовем…

– Не надо… Завтра после заутрени, ко мне во двор на перепись. А этот Гришка ваш, я слыхал, грамотный?

– Грамотей, точно! Как к нам прибился, и не знаем. Говорит, скоморохом был, да служивые люди с монахами охоту отбили штукарить16*. Чудной он у нас…

Иван Данилович постоял, подумал и опять спросил:

– А голуби вон те, – он показал на голубятню, видневшуюся на крыше сарая. – Его, что ли?

– Его.

– Вы, мужики, вот что, приходите завтра. А с Гришкой этим я отдельно поговорю, грамотные мне нужны.

И пошёл дальше, всем видом показывая, что разговор окончен. Мужики радостно меж собой забалаболили, но Иван Данилович их не слышал. Он спешил на пристань, собирать людей для подготовки к отплытию…

Глава вторая

Гришка-скоморох

Бывший артельный работник братьев Митяев Гришка был человек битый, но весёлый. Может, поэтому и пригрела его у себя молодая вдовушка Дарья. «Полюбила придурка скомороха!» – бурчали с завистью артельные подельщики. Правда в этих словах была…

От старого скоморошьего занятия у Гришки осталось многое. Любил он людей смешить, может, и сам того не понимая. То шапку оденет как-нибудь наискосок – смотреть без смеха невозможно. То с мальчишками во дворе возится, возится – и построит какую-нибудь мельницу с крыльями, «для полёта». И сколько он не артельничал с мужиками, всё равно своим среди них не стал. А когда те собаку поймали и на берегу Волхова костёр развели, чтобы её съесть, он один за животинушку, вступился.