Степка приподнялся под тулупом, собираясь вот-вот чихнуть. В дверь постучали, да, не дожидаясь ответа, ввалились с морозца в избу. Это пришёл Иван Данилович. Степка застыл, прислушиваясь к разговору, и, услыхав знакомый голос, высунул мокрую растрёпанную голову: «Иван Данилович, сколько лет, сколько сим, проходи, май сейчас выйдет!»

В полдень солнце разыгралось. За окном избёнки пошла барабанить капель. Хозяйка вышла и долго не возвращалась.

– … я тебе, Иван Данилович, пятый раз говорить, поверь мне, старому корчемнику, и трёх месяцев не пройдет, как зерно на вес золота станет в Великом… – уверял купца Амтлихштейн.

– Откуда ты это знаешь, скажи на милость, друг дорогой? Ну, откудова, скажи? Я во всё поверю, прямо сейчас на корабли и в Любек. Откудова? – не отступал Иван Данилович.

– Не могу сказать…

– Ну, вот тебе здрасьте! Как же я тебе могу деньги доверить, а, может быть, и жизнь, если ты мне не доверяешь?

После этих слов немец, отхлёбывая горячий отвар, призадумался. Но не выдержав, встал и, перешагнув через лавку, пошёл к своим сундукам у стены. Шуба, накинутая на плечи, волочилась по полу. Степка бубнил по-своему, чувствовалось, ругается.

– Хорошо, коль так. Но то, что я тебе скажу, ни одни уши не должны слышать…

– Знамо дело! – Иван Данилович обрадовался, уступке корчемника. Степка покопался в сундуках и вынул на свет берестяной клочок, скрученный в трубочку, осторожно подал его гостю. Развернув бересту, Иван Данилович увидел от края до края нацарапанные мелкие закорючки, похожие на узор.

– Чой-то? – пытался прочитать купец, отодвигая и приближая клочок к глазам. Несколько раз перевернул его и так и сяк, но тайна закорючек оставалась недоступной.

– Это тайнопись, на немецком, – объяснил полушёпотом немец.

– Ха! – громко вскрикнул Иван Данилович – Тайнопись! – со смехом повторил он. – Да ещё и на немецком! Ну, убедил, брат, убедил. Я побежал продавать дом со всеми слугами…

– Зря смеешься, Иван Данилович. А написано там: быть беде в этом году на Руси. Хан Бату идёт из-за Волги, с ним более трёхсот тысяч воинов, и не на кипчаков идут, а на вас, на русских. Эту грамотку мне один Волжский немец-корчемник переслал через ушкуйников.

Иван Данилович нахмурился:

– Это Орда что ли?

– Они самые, Иван Данилович. Собираются гулять по всей земле. Может и не один год. Так что зерно скоро на юге не достанешь, за морем покупать будем. Дай-то Бог, чтобы до Новгорода не дошли бродяги…

– Дай-то Бог… – перекрестился напуганный купец – А откудова знает твой корчемник, что они не на кипчаков14* идут, а на нас?

– То я сам не знаю. Думаю, от своего человека в Орде. Папа Римский лазутчиков имеет по всему свету.

– Да-а, дела… – почесал затылок, озадаченный купец и перешёл прямо к делу, поверив немцу на слово. – Так ты говоришь, когда туда поплывём, на Ладоге15* проверять наши не будут.

– Точно, Иван Данилович. Ты мешки сеном набей, для убедительности рассыпь зерен, пару мешков настоящих сверху положи. Поверят… – беспечно махнул Степка рукой. – А вот уже, когда назад пойдешь, надо будет схитрить. Скажешь не продал ничего, скажешь латиняне заупрямились, скажешь Папа Римский православных невзлюбил, и запретил торговать с Новгородом… А на самом деле ты не у немцев зерно купишь, а у жидов. Я тебе всё напишу, да… и ещё одна малость. Ты не поленись и из мешков немецких зерно пересыпь в свои. У служивых на Ладоге глаз наметанный, немецкие мешки с клеймами враз распознают. Из чистых мешков можно спокойно в Новгороде продавать, никого не боясь… Так у нас и получится корчемство, без всяких плат и дани. Чем больше ты кораблей с собой возмёшь, тем больше и заработаем…