И вдруг, неожиданно откинувшись назад, он тихо запел, ему тут же завторили помощники, а следом к пению присоединились и остальные участники обряда. Заунывно тоскливым, молящее взвывающим голосом шаман стал призывать предков, живших здесь когда-то много лет назад, или не так уж давно, а ныне творящие добро и тем помогающие всем живущим на этой земле их потомкам. Шаман пел, собирая в бубен духов своих родовых предков и всех предков подопечных ему людей, уговаривал их, как и их «ментая», охранять его во время путешествия в иной мир. Преображенный неузнаваемо, жутко устрашающей атрибутикой и обрядовой одеждой, поющий шаман внезапно вскочил. Его лицо и без того декоративно измененное, на глазах собравшихся в чуме людей, приняло еще более страшный, злобно-жуткий вид неземного создания. Еще минуты, назад, блекло-тусклые, добром сквозящие глаза старика, вдруг дико вспыхнули, зловеще заискрились, как раскаленные, раздуваемые на ветру угли костра. Все присутствующие, от неожиданно возникшей ситуации, ужаснувшись, содрогнулись и боязливо съежились. Заворожено не отводя глаз от шамана и не мигая, они ошарашенно пялились в действия, происходящие перед ними и, не скрываемо страшась того, мелко и знобко подрагивали, и слабым полуголосьем подпевали, то усиливающемуся, то стихающему, горготанному пению шамана.

Глухо гудел бубен, звенели колокольчики и железные побрякушки на одежде Номоткоуля, а он в бешеном ритме неистовствовал в танце «сэвэкэл». Дико сверкали его глаза, они были переполнены искрометным, бордово-красным жаром огненно-испепеляющей его энергетики, всесокрушающе противопоставляемой любой встречной – супротивной. Шаман бесновался в экстазе танца, как вдруг всего-то взглядом коснулся дымового выхода из чума, как тут же повалился в полном изнеможение. А его, как и прежде, всех устрашающий облик, в тот же момент оставил у очага бренную шаманскую плоть и одежду, и на глазах всё более и более изумляемых сородичей взвился над очагом и с клубами дыма вылетел в «дымник», исчезая из виду, растворился, должно быть где-то там, в небесных высотах. Потрясенные участники обряда протяжно ахнули, и онемело, застыли от невероятного и бесподобного, но все ж таки в действительности происходящего у них на глазах.

И только помощники, ничуть не невозмутимые происходящим, тут же вскочили и подняли облаченную в обрядовый костюм, совсем бездыханную плоть Номоткоуля и, поставив на ноги, поддерживали её до тех пор, пока в ней не проявились заметные изменения.

Собравшиеся в чуме люди все воочию видели, как пред оживлением шамана дверка чума, беззвучно и самопроизвольно отворилась и захлопнулась, а над ними к подножью очага промелькнул синевато клубящийся, призрачно бестелесный его облик. И это на их глазах вновь запредельно изумленных, он оживающий воплоти, вдруг забормотал, запел, и в ту же минуту из рта его повалила пена, и в разные стороны полетели слюнные брызги.

И снова на какое-то время шаман неожиданно замолчал, и под громовые, барабанные удары бубна принялся высоко подпрыгивать и, притопывая вышагивать мелкой поступью вокруг очага. Замкнув тем самым круг, принялся он непередаваемо виртуозно выделывать разные замысловатые коленца ритуального танца, но обойдя еще раз очаг, споткнулся, остановился, и вновь дико взвыл, запел и забормотал. Ему, вторя, все так же испуганно поддерживали его пение, участники обряда. И таким манером обойдя, несколько раз очаг по кругу, шаман вторично окинул взглядом «дымник», присел, высоко подпрыгнув, и мгновенно растворился, исчез из вида участников в том же дыму очага, но горгортанное, громкое пение Номоткоуля продолжало отчетливо всем людям в чуме слышаться.