Осип, не ожидавший столь горячего разворота в разговоре, привскочил и с трудом усадил, не в меру расходившихся, даже не пытающихся достичь какого-то взаимопонимания, еще и не состоявшихся партнеров. Успокаивающе похлопывая Тыгульчу по плечу, с вкрадчивой улыбчивостью он любезно, трогательно глянул на него, надеясь охладить излишне ненужную его горячность:
– Ты-то анда, сколь при фарте мыслишь поиметь?
Тыгульча все еще гневно сверкая глазами, как отрубил:
– Моя не гобори…, моя сперба Пилантий слушай, будим!
Осип взъерошился и, настороженно сузив глаза, переадресовал вопрос:
– Филантий, чо всуе-то горланиться, вседно ж сказывать, по сколь те мыслится дележ.
– Вот те мнечиньки…, адали не знашь! – продолжая злиться, всплеснул руками Филонов.
– Знаю, али нет, не хитри, сказывай – еще боле серьезно впялился в него Бабтин.
Филонов скособочившись, заерзался, забегал глазами и еще более злобно, кривясь губами, с трудом выговорил:
– Дык …, зинь сам! Я снаряжу, провиянт артельнай, ядения тунгусам завозом справляю. К тому ж подбор златокопов почитай на мине, а оне ж сам знашь завсе с полдобытого имут. Отселя четверть без сумлений моя, а вам, стало быть, тока по осьмушке достается…, коли ты, так уж благостен перед тунгусом.
– Филантий, а ить завоз-то артельнай тако ж и на меня ложится, Тала сопровождат, места кажет. В таком разе, не шипко ль димно алчешь? – взвинтился, округлив глаза от прилива негодования, и Бабтин.
Тыгульча, напряженно вслушивающийся в спорный говор собеседников, точно нечаянно озаренный светлой мыслью, неожиданно мировое положил руки на плечи гостей:
– Оська, ладна…, моя гобори. Пилантий сирамно задатка, огонь бода, карчишку отог моя бози будит. Талан упромыслим, – и он протянул руку развернутой ладонью вверх – бот мой рука…, о тогда по Пилантий уговора дели фарта согласна мой.
Осип и Филантий недоуменно переглянулись, но явно с нескрываемо желанным облегчением вздохнули, и в знак согласия, сложив с Тыгульчой едино в тройное рукопожатие руки, произнесли наперебой:
– По рукам!
Осип живо наполнил чашки спиртным, и только что испеченные партнеры их подняли, и дружно чокнувшись, с коротким выдохом осушили. Через час веселая компания, нетрезво шумная, старательно, но в разнобой фальшиво и протяжно голосила, понятные до боли в душе каждому из них, слова не так уж давно известной в пределах Прибайкалья песни: «Эх, Баргузин, пошевеливай вал…». А через три, Осип и Филантий, конским бродом вершними пересекли речку Сухая, и отяжелело, покачиваясь в седлах, в кромешной ночной темноте, песчаным берегом Байкала поспешили в одноименное этой речке село. В пути Филантий громко икал и пьяно гундосил противно:
– А, пра-дееше-ви-и-лса, ты Осип…, ик. Ижно кругово…, ик…, в терех…, ик.
Осип скрипел зубами и, отмалчиваясь, лыбился столь же пьяно, но зло и уверено: «Тунгусина ушлый, а ты падла таво тошней. Ничего…, цыплят по осени шитают. По то я до тя, и до орочона хитрющего…, хошь исподволь…, но завсе дотянуться сумею».
Тыгульча проводил гостей, и опьянело, спотыкаясь в темноте, с трудом нашел вход в чум. Не раздеваясь, он бессильно повалился на постель, но засыпая, произнес вполне членораздельно и осознанно:
– Лэтылкэк, Илан-Гакит в наших руках.
Жена облегченно вздохнула. Она все поняла, и не стала раздевать мужа, зная, что тому вскоре просыпаться и организовывать обряд заклания к духам предков. Только теперь она, отстранившись от тягостных дум, позволила себе спокойно и расслабленно отойти ко сну.
Глава 3
К утру, штормовая непогода угомонилась, сильный северо-восточный ветер, сменившись на постепенно слабеющий юго-западный, принес долгожданное дождливое ненастье. Три дня, бушевавшее море нехотя успокаивалось и гребнисто ложилось в штилевую водную гладь, хоть волна его лосковая все же и продолжает размеренно и затяжное набегать на каменисто-булыжную твердь береговую. Она еще долго и неугомонно будет выбрасывать туда с прибрежного дна легкую взвесь песочную, с мелкой галькой, и ею же округло окатанный и гладко отшлифованный до совершенства не обыкновенного камень «колобовник». Промозглый утренний рассвет доил из лилово-сизых облаков скупо небесную влагу, и частым ситом сеял ее нудно и мелко в побережной округе: и на поседевшую синеву утихающего после шторма моря, и на серо-зеленую унылость, угрюмо нахохлившейся тайги.