Деревня в летнее время просыпается рано и минут через пятнадцать работы его сосед Давид Макельский, открыв оконные ставни дома и торговой лавки своей, подошел к работающему Антипу, точно весь лакировано светящийся благостно умиленной улыбкой:

– Бог в помощь! – бесподобно, учтиво приветствовал он.

– Доброго здоровьица и тебе – глуховато отозвался немного насуплено Обросев, стремясь скрыть недовольство из-за отрыва от работы, возможно и совсем никчемным разговором.

– Удивляюсь сказать тебе соседушка, как же это ты так ловко, умеешь серьезно работать.

– Да ежли б в охоту, а то ж поневоле…, не видно чо ли? – криво усмехнулся Антип – Но, а ты, как поживаешь, как торговлишка? – справился он встречно.

– Торговлишка, что она…, потребитель прет косяком, выручка валом, что может быть еще лучше, успевай, разворачивайся…, но, а на полном серьезе, иной раз – Давид помолчал – признаться…, и, и не очень – и сморщился, как будто проглотил что-то жутко кислое.

– Как так, ежли эдак у тя все ладом деется? – недоуменно и чуть ехидно произнес Антип.

– Ой, не надо, не трогай мое самое больное место ниже поясницы…, дети, жена, все что-то беспрестанно хотят от бедного еврея…, да и этот бесконечный ремонт…, тебе ли не знать, какой страшно запущенный домишко я приобрел…, да в какую конфетку его превращаю!

Дом Давид Макельский, поселившись в Сухой, приобрел у дочерей Тихона Филонова более года назад ушедшего из жизни. Простоявшее около ста тридцати лет, жилье имело это более чем жалкий вид. Грубо отесанный топором из круглого листвяка потолок, как и стены, рубленные в угол, и просевшие в землю с аршин в окладе, прогнили напрочь, особенно под двумя маленькими оконцами, слеповато взирающими на Байкал. Макельский существенно его подновил, чем при всяком подвернувшемся случае страшно гордился.

Откуда он прибыл, никто толком не знал, одни утверждали, что родом он из Польши и сосланный в Сибирь, другие, уроженец Одессы, вляпавшийся в какую-то контрабандную аферу по крупному, а третьи, из местных евреев, если располагает дружбой и тесными отношениями с кабанскими Эйдельманами, занимаясь, пусть и мелкой, но все ж торговлей.

– Так стоило бы покупать, ежли он тя по рукам ноне беда как вяжет – съехидничал Антип.

– Ну, зачем же так…, не будем очень несерьезно об этом! – отмахнулся брюзгливо Давид.

– И чо же не серьезного такого я те сказанул – в недоумение зыркнул глазами Обросев.

– Да вскинь глаза на мое обличие, я ж без моря жить задыхаюсь, затем в Сухой домишком и обзавелся, но умоляю…, сколько я за него отвалил, интерес бога ради не ко мне! – с театрально-наигранной напыщенностью важно и горделиво подвигал бровями Макельский.

– Да и не пытаюсь я вовсе – расхохотался Антип.

– Замечательно, чудесно…, зато, сколько дел и хлопот. Тебе ли не знать Антип, без больших дел и забот человек путь земной завершает безвременно…, а есть дела, заботы, счастливо и долго живет…, как дедушка мой, мир его праху, прожил много больше ста лет.

– Ужель Давидович и ты метишь не менее – скривился вновь лицом усмешливо Обросев.

– А то как…, скажу тебе с полнейшим серьезом, да и только да! – продолжал театрально возвышенно Давид, как вдруг, точно спохватился по какой-то очень важной неотложке – Боже мой, как заговорился! Пойду я, однако, а то ты меня тут жутко утомил, там может в лавку давно уже кто-то ломится, а я и не знаю, зачем с тобой здесь уши чищу.

– Давай, давай…, народ нонче летний, ранний, может и взаправду кто ужо подошел.

– Х-м, вразуми меня память…, зачем это я к тебе сегодня?.. – приостановился Давид – Ах да, вспомнил! Не могу ли справиться, и за сколько же ты этот домишко? – в масленой ухмылке расцвел в который раз лицом любопытствующий Макельский.