Со скотного двора с полным подойником молока, тускло отблескивающим в лучащемся свете высоко выкатившегося из-за гор небесного светила, вышла жена подоившая корову:

– Ето бяда, который день как ветрище садит, уже ль не надует и в етот раз дождика, хошь бы маленько смочило землицу – сказала она, поравнявшись с мужем, и продолжала – А чо в эдаку рань-то опеть поднялся? Воскресенье ж Христово мог бы и подолее седни поваляться в постельке. Я ить, стараясь, не тревожа тя, как можно тише поднялась.

– Солнышко-то ужо, вот а и где на небе – ответил Антип улыбчиво, позевывая – Заплот на улицу вишь как пошел…, боюсь, не пал бы, да ограда с улицы не разинулась.

– Ох, ты мнечиньки! А я мимо хожу, да и невдомек на огорожу глянуть, чо с ней деется….

– Ладно…, будет горевать, глядючи поруху не поправить, не все ж по охоте ладится, многое и по нужде неволюшке. Пока зачну разбирать заплотишко, ты шагай ка в дом живее, да варгань чаек…, как сгоношится, так кликнешь.

Шагнувшая уже было на ступеньку крыльца, Пелагея приостановилась:

– Слушай Антип, а чо ето Гнедой…, стал, как быдта прихрамывать на левую переднюю.

– Вечёр ишо хотел те сказать об етом…, менять, однако, придется его, хошь и годов не так димно. А, где и на чо, конишку доброго приобресть…, давай ка чуток опосля побаем.

Кажущееся совершенно не походящие по характерам друг дугу супруги Обросевы, как нельзя лучше ладили между собой, не взирая на многие лишения и трудности, сопутствовавшие им с первых лет совместной жизни. Миловидная лицом, возрастом моложе на три года Антипа, низкорослая толстушка Пелагея, до замужества Балдакова, с косой черной как смоль, все еще нередко заплетенной по-девичьи, никогда и ни в чем не перечила мужу. Не потому что совсем уж так безвольно подчинялась ему, а далеко не скандальная, обладавшая миролюбиво простецким благодушием, она всецело доверяла ему во всем. Он же плечистый, плотно сбитого телосложения мужчина, среднего роста, выглядел в двадцать семь своих лет намного старше. Далеко не сладкая жизнь с детских лет заметно отметилась на смуглом и несколько угрюмоватом его лице. В черных, коротко стриженых усах и бороде его, уже тонко серебрилась первая седина, а от карих и чуть раскосых глаз, под гущиной той же черноты бровей, ветвились в стороны мелкие морщины от много пережитого. Но, несмотря на мрачноватую неприветливость, мало когда сметаемую с лица, слыл он человеком довольно рассудительным и притягательно общительным во всяком разговоре с людьми. Может быть, поэтому многие побаивались не только проявления не редко крутого его характера и отменной физической силы, но и завидного острословия.

Она спасла его, как считал Антип, от мучительно-душевного разлада, когда влюблено отвергнутый Еленой Мушековой, покинув Байкало-Кудару, поселился он у двоюродного дяди в Сухой. Именно благостной простотой Пелагея сумела не навязчиво растопить сердечную его заледенелость ко всякому доброму в людях. И с той поры, как стали жить они вместе, он, почти не сомневаясь, что она ничуть не будет ему возражать, все равно держал совет непременно с ней по любому принимаемому им решению после этого житейскому.

Вооружившись ломом, лопатой и топором Антип распахнул калитку ворот и вышел на улицу. Полотно ее, проскоблив обвисшее притвором о землю, острой болью садануло ему по сердцу. «Погоди ж, поправлю огорожу, дойдет черед и до ворот, благо вереи к вам заготовил ишо загодя» – пронеслось успокаивающее в его голове. Поразмышляв с минуту с чего начать Обросев, сбросил с себя верхню курмушку и подцепил ее на заложку ворот. Поплевав на руки, он принялся с не вполне объяснимой для себя усиливающейся ожесточенностью разбирать заплотное прясло, примыкавшее первым справа к верее ворот. Орудовал то топором, то ломом, вынимая поочередно из столбовых пазов трехсаженные листвяные бревешки. Цельные и все еще пригодные для обновления дворового ограждения он оставлял и слаживал тут же одним штабелем, а подверженные гнилостному разрушению и трухлявые, пригодные лишь на дрова, взваливая на плечо, по одному оттаскивал в ограду и кучно сваливал возле дровяника.