– Отец, русский поп Власий из сухинской церкви, этот раз при встрече со мной, выразил горячее желание появиться на отогах и окрестить всех наших не крещеных.

Номоткоуль какое-то время смотрел на сына неопределенно, потом поникнув взглядом, потер переносицу, и тускло мелькнув из-подо лба глазами, медленно выговорил:

– Ну что ж, пускай…, только сделай так…, чтобы крестил он, в мое отсутствие.

– Так ты же всегда этому противился! – удивленно пыхнул глазами шуленга, но посмотрев на отца пристально, понял, взгляд старика говорил совершенно противное сказанному им.

– Времена меняются, как и все в этом мире – тихо дополнил слабым голосом Номоткоуль, и заметно подуставший за день сгорбленно, тяжело опустился на лежанку.

Сын, не вполне понимая, почему отец, так сникши потеряно, произнес эти слова, ворохнул бровями, и не отрывая глаз, продолжал пристально смотреть на него. Старый шаман, хорошо осознающий сиюминутное сыновне желание, махнул обреченно, устало рукой:

– Ты прав, как славно было бы прижиться на сухинских берегах Байкала, но я не сомневаюсь, нам все равно скоро придется покинуть их…, а там, в Баргузине, это как-то может быть в моей опале и зачтется перед властями – и, скрывая слезу, скупо навернувшуюся в его, повидавших глазах многое и не такое, резко отвернулся от Тыгульчи.

Антип в это утро, проснулся привычно рано, когда предрассветная полумгла утренняя уже полно растворилась за окном, а восточную окраину небесную изящно окрасило в мягкий золочено-розоватый цвет лучисто восходящее солнце. Но стремительно нарастающий божий свет слабо проникал сквозь стекольную зелень маленьких оконцев избы из-за чего почерневшие от времени грубо отесанные стены, потолок холодно и знобко отблескивали в медленно тающей темени избяной. В переднем углу виднелся неясно-различимый по той же причине небольшой стол, обставленный с двух сторон такими же грубо сколоченными из дерева лавками, выше которого так же расплывчато маячил иконостас, перед которым каждое утро старательно отбивала богомольные поклоны жена Пелагея. Проснувшись ранее, она поднялась, очевидно, недавно, постель все еще сохраняла тепло и запах ее тела. Сладко потянувшись спросонья, Антип повернулся на спину. Из-за запечья спело и густо шибанул дрожжевой запах хлебного теста из ржаной муки, а следом оттуда же, донеслось до слуха, обугливаемое потрескивание дров топившейся печи. «Хлеб ить с вечера наладилась печь» – вспомнилось Обросеву и он, пружинисто оторвавшись от постели, уселся на краю кровати. Облачившись, поднялся на ноги, поправив сползающее одеяло с детишек, беззаботно разметавшихся во сне, шагнул он к столу, на краю которого лежала в черной обложке массивного, старинного переплета Библия. Взяв увесистую эту толстую в руки книгу святого богочестия, Антип вдруг вспомнил, как когда-то давно еще в юности дед пытался приобщить его к ежедневному ее чтению. Он не прекословил, но как не вчитывался старательно в величие мудростей святого писания, так и не сумел постичь понятливо смысловой нагрузки многих божественных его толкований. Не прикипел к богословскому чтению Обросев и позднее, когда женился на Пелагее. В самом начале совместной жизни их, жена из очень религиозной семьи пыталась всячески вырвать мужа из страшно грешного для нее безбожия, но вскоре узнав, к чтению каких книг он имеет пристрастие, супруга отступилась. Так с той поры он не перечил ей в божественном восприятие бытия людского на земле, она взглядов его атеистических на то же самое. Лишь занимаясь уборкой по дому, доставала иной раз она из-под кровати небольшой деревянный сундучок с запрещенной властями к чтению литературой, бережно перебирала крамольные для нее боговерующей такие книги и возвращала обратно, старательно и аккуратно смахивая малейшую с них пыль. По первости Обросев читал по ночам, запоем напролет, извлекая из них, то могучую уверенность в непогрешимости текстового их содержания, то напротив, горькое сокрушение, если не соглашался с чем-то изложенным там. Потом мучительно, долго размышлял над непонятным, или неприемлемым для него, а через какое-то время садился вновь, перечитывал их. Но, так и не получив удовлетворительного ответа на многое терзавшее пытливый его ум об ужасающей несправедливости жизненного устройства простого народа, как понимал он, то прекращал чтение и подолгу не прикасался к книгам. Ворохнув память, Антип, тяжеловато вздохнул, возвратил Библию на прежнее место и, отдернув полог занавески, разделяющий маленькую и старую его избенку на прихожую и переднюю половины, прошел в куть. Красный, пламенный отсвет жарко топившейся печи теплыми бликами весело плясал на противоположной от нее стене, на колодах окна выходящего в хозяйственный двор, на выскобленных морским песком до глянцевой желтизны широких, плаховых половицах пола. Поравнявшись с хлебной кадушкой, стоящей вплотную придвинутой к предпечью, приподнял краешек полотенца укрывающее ходившее в ней тесто и с удовлетворением заметил: «Пузырится, пышет справно, мастерица Пелагея хлебы печь, знает, кавды квашню правильно ставить, своевременно месить».